И вдруг, когда я почти выбрался, когда до желанной свободы оставался всего лишь один шаг, я понял, что снаружи что-то изменилось. Показалось, что стрельба стала тише. Я замер, а затем затряс головой, пытаясь вытряхнуть из ушей невидимые ватные пробки — последствия недавнего оглушения. Помогло. Я стал более ясно и отчетливо слышать это.
Оружие по-прежнему молотило не переставая, но только вот звуки выстрелов теперь смещались, двигались куда-то влево, что было весьма и весьма неприятно, и прежде всего для меня. Уходят! Наши отступают! Дьявольщина, а как же я?!
Мое оцепенение вмиг испарилось. Я завертелся как угорь на раскаленной сковородке. Рванулся вверх и одним неистовым ударом высадил лист металлочерепицы, который стоял между мной и небом. Небо! Я увидел низкие серые облака, которые висели буквально над самой головой. Ничего, пойдет и такое. Сейчас я рад, несказанно рад и этому. Я кинулся на волю. Воля! Мне так ее не хватало все эти бесконечные минуты заточения.
Порыв зловонного влажного ветра ударил в лицо. Он жестко и немилосердно напомнил о том, что воля, к которой я так стремился, это далеко не светлая и радостная мечта, и уж совсем не синоним слова «жизнь». Воля это лишь пространство, на котором эта самая жизнь вполне возможна, если ты, конечно, приложишь к этому все свои гребанные силы. И здесь особо важно знать тот самый, единственно верный вектор, в котором следует их применить.
Мой первый взгляд был обращен, конечно же, на звук выстрелов. Где Леший? Где враг? И где, черт побери, я? Какое поле занимаю на этой дьявольской шахматной доске? От увиденного сердце гулко екнуло. Группа Загребельного отступила уже метров на пятьдесят. Они двигались поперек улицы в направлении руин. Пересчитать бойцов у меня, естественно, не было времени, но вот что сразу бросилось в глаза, так это двое раненных, которых Красногорцы тащили на себе. Разведчики продолжали отстреливаться, и самое неприятное, что пули летели как раз в мою сторону.
Леший заметил меня почти сразу же. Я видел как он замер, остановился как вкопанный. Вскинул руку, хотел махнуть, но ладонь бессильно повисла, так и не взлетев выше уровня плеча. Потом Андрюха что-то отрывисто скомандовал, и стоящий рядом снайпер поднял свой бесшумный смертоносный «Винторез».
Враг рядом, враг буквально у меня за спиной. Я понял это, но почему-то не мог даже пошевелиться. Меня словно пригвоздил взгляд Загребельного. Долгий, неотрывный, переполненный болью взгляд. Леший как бы глядел на меня в последний раз, как бы прощался.
Два последующих события произошли практически одновременно, возможно их разделяли лишь десятые доли секунды. Выстрел и удар. Нет, все же первым был удар. Он снес меня с ног, как мчащийся на полной скорости автомобиль сносит травинку, рискнувшую вырасти в трещине асфальта. Именно в миг падения я и увидел пулю. Ей богу увидел! Она пронеслась прямо надо мной, черкнув по волосам. Девятимиллиметровый кусок свинца с отчетливым шлепком плюхнулся во что-то мягкое позади. Обидно. Хорошая была пуля. Моя. Она бы так славно вошла мне прямо промеж глаз.