После этого уточнения губы лесника дрогнули в горькой усмешке. Я сделал вид, что не заметил ее, и продолжил:
— Олесь рассказывает удивительные истории о белорусском сопротивлении, но основная его забота — изменить приоритеты жителей Одинцово, а затем вероятно и в мировом масштабе.
— Люди должны больше отдавать этому миру, чем брать от него. Тогда-то все и начнет налаживаться.
Одноглазый ничуть не обиделся на фразу наивного Чапаевского ординарца, которой я охарактеризовал его планы. Что ж, это хорошо. Значит не дурак. Я кивнул, тем самым поблагодарив лесника за весьма полезное уточнение, и со вздохом завершил свой краткий рассказ:
— Но, увы, пока голос Олеся так и не был услышан.
— Это ты хорошо заметил, полковник, — белорус поднял указательный палец к уже практически черному небу. — Пока не услышан. Но я продолжаю надеяться.
— Больше отдавать, чем брать… Сделать человечество добрее и мудрее… Мир, дружба, жвачка… — Покачал головой подполковник ФСБ. — Все это жутко смахивает на пустопорожние лозунги. Передохнем все, пока будем высаживать травку и разводить мотыльков.
Словно желая получить поддержку, Загребельный покосился на меня. Однако я разочаровал его и неопределенно пожал плечами. Согласиться с приятелем не давало одно воспоминание: ровные рядки молоденьких ярко зеленых растений, которые я видел не далее, как вчера. Было в них что-то… Какая-то сила. И она давала сто очков вперед силе любого оружия.
Когда я оторвался от своих воспоминаний, то вдруг увидел, что Олесь смотрит на меня и на губах у него играет едва заметная улыбка. Чего это он? Я даже слегка смутился.
Прервать эту несколько затянувшуюся пантомиму из взглядов и жестов помогло мое так и неудовлетворенное любопытство. Его раззадорил еще покойный пулеметчик Лёха, когда первый раз упомянул о существовании странного белоруса.
— Олесь, говорят, ты многое повидал? — зашел я издалека.
— Порядком, — согласился лесник.
— Может расскажешь?
— О чем именно?
— О Белоруссии, о ханхах, о том, как все было… — предвидя долгий разговор, я указал на ящики с патронами, на которых мы с Андрюхой только что сидели.
— Многие мне не верят, — предупредил Одноглазый.
— Не волнуйся, мы с полковником уж разберемся где правда, а где… — Леший запнулся, подбирая подходящее выражение, — ну, будем говорить некоторые преувеличения.
— Попытка номер две тысячи сто семьдесят четыре, — со вздохом проинформировал лесник и первым опустился на импровизированный табурет.
Когда мы пристроились рядом, он молчал, как видно собираясь с мыслями. Похоже, боялся, что попытка номер две тысячи сто семьдесят четыре может закончиться точно так же, как номер две тысячи сто семьдесят три.