— Хоть прямо сейчас, — ответила та, — только надо размять пальцы. Знаете ли, я давно не играла, не было инструмента…
— А вы не забыли? — пани снова засверлила ее взглядом.
— Нет, конечно, — уверенно ответила Лиза.
— Ладно, на всякий случай я раздобуду для вас ноты, — решила Литвинская и, встав, взволнованно заходила по кабинету. — «Лунную» — для гауляйтера, для его заместителя Готтберга — Шуберта… Прекрасно, прекрасно. Вы знаете, сколько я плачу? — остановившись, она резко обернулась к Лизе.
— Нет, — ответила девушка и тоже встала.
— Мало, милочка, мало, — продолжила Литвинская с легкой плаксинкой в голосе. — Дела идут не так уж и хорошо. Цветы дорожают, закупать их приходится мало. Скидку на такие объемы закупки, не дают. Да и кто покупает здесь, в Минске? Только немецкие офицеры, местные вовсе не понимают в красоте, им лишь бы красную гвоздику за ухо да бутылку водки в руку, — ничего иного они знать не желают. А из музыки — «Интернационал». Одно слово — дикари. К тому же из Амстердама цветы доставляют на самолете. А как иначе провезешь? Если в специальном грузовике с охлаждением, так в Минск без конвоя не проедешь, партизаны кругом, бандиты, страх даже представить, что творят, слышала, наверное? — Литвинская всплеснула руками, расширив от ужаса глаза, — им что цветы, что пулеметы — все одно. Пристрелят и не подумают, кто ты: военный, нет, мужчина или женщина. Вот недавно какой пожар на станции устроили, чуть полгорода не спалили. Уж не знаю, по чести говоря, на какое наследство родительское ты рассчитываешь, девочка, я так только об одном мечтаю, поскорее вернуться в Варшаву. Может, там спокойнее. Вот еще до Рождества подожду, а там, — хватит с меня уговоров господина гауляйтера — уеду, мочи больше нет терпеть всю эту дрань в округе. Ладно, это все разговоры посторонние, — Литвинская подошла к столу и щелкнула костяшками на счетах. — Чуть-чуть наброшу тебе, за происхождение да за музыку, все-таки культура того стоит, как ни крути. Но немного, — она предупредительно подняла палец, — на двадцать процентов больше, чем остальным, не больше. Согласна? — она вопросительно взглянула на Лизу.
— Согласна, благодарю вас, пани, — Лиза присела в реверансе.
— Заметно, заметно, что ты иного рода-племени, не то что эти, — пани скривила лицо так, точно проглотила лимон. — Если здесь все затрещит по швам, поедешь со мной в Варшаву, надеюсь, туда большевиков не пустят. А если Варшава не устоит, тогда — в Париж, там у меня сестра живет, в доме мадам Шанель служит дизайнером, делает наброски шляп, опять же перчатки, аксессуары к платьям. Мадам ею довольна. Конечно, Марго не будет счастлива, что мы сядем к ней на шею. Но это уж на самый крайний случай. Когда господин Готтберг начал ухаживать за мной в Варшаве, это было в тридцать девятом году, — неожиданно призналась Литвинская, — Марго отговаривала меня закрывать магазин и ехать за ним сюда. Но я ее не послушала. Любовь, богатый куш, новые земли на востоке. Как все это было заманчиво, а теперь — пустая болтовня, да и только. Единственно, на что я надеюсь, если я останусь без крыши над головой, Марго меня не бросит, сжалится надо мной. Ты нашла уже жилье? — спросила она мимоходом.