— Милый, разве ты не знаешь, что у нас осталось всего пять тысяч? Скоро не будет денег даже на рогалики.
— Ну и слава богу. Меня от одного их вида мутит.
— Тогда давай перейдем на мороженое. Оно не дороже. И мы сможем переменить нашу диету: кофе-гляссе на второй завтрак, мороженое с клубникой на обед. Милый, как я хочу обедать!
— Если я вовремя доработаю систему, мы закажем бифштексы...
Я взял тысячу франков и пошел в «кухню». Держа листок в руке, я четверть часа внимательно следил за игрой, прежде чем сделать ставку, а потом тихонько, последовательно все проиграл, но когда у меня уже не осталось фишек, мои номера как раз стали выходить в предусмотренном порядке. Я вышел к Кэри и сказал:
— Тот чертяка был прав. Все дело в капитале.
Она печально заметила:
— Ты становишься таким, как они все.
— В каком смысле?
— Думаешь цифрами, цифры тебе даже снятся ночью, со сна произнес: «Ноль и ноль». А во время еды что-то пишешь на клочках бумаги.
— Ты называешь это едой?
— У меня в сумке четыре тысячи франков, надо, чтобы их хватило, пока не придет «Чайка». Играть мы больше не будем. В твою систему я не верю. Неделю назад ты говорил, что нельзя сорвать банк.
— Я тогда еще не изучил...
— Вот так и тот дьявол говорил, — он изучил! Скоро и ты будешь продавать свою систему за стаканчик виски.
Она встала и пошла в отель, но я остался сидеть. Я подумал, что жена должна верить в своего мужа до самой смерти, а мы с ней не женаты еще и недели; однако постепенно я стал понимать и ее точку зрения. Последние несколько дней я мало ей доставлял удовольствия своим обществом. Да и что за жизнь у нас была — боялись встретиться взглядом со швейцаром! С ним-то я как раз и встретился, входя в отель.
Он загородил мне дорогу:
— Управляющий просил передать вам свое почтение, и не могли бы вы уделить ему несколько минут? У него в кабинете.
Я подумал: ее посадить в тюрьму они не посмеют, посадят только меня. И я подумал: ох, этот Гом, эгоист и сукин сын с восьмого этажа, это же он довел нас до такого ничтожества, потому что слишком велик, чтобы помнить свои обещания. Шесть дней творит мир, а на седьмой отправляется отдыхать — и плевать ему, если его творение горит синим огнем. Попадись он мне в руки хоть на минуту! Вот если бы он зависел от моей памятливости... — но нет, это мне суждено быть плодом его воображения. А я такого, как он, и воображать бы не стал!
— Присядьте, мистер Бертранд, — предложил мне управляющий. Он пододвинул ко мне коробку сигарет. — Курите? — От него так и несло вежливостью человека, который многих казнил на своем веку.