Новое и Жеребцы (Губер) - страница 3

- Эк, корежит-то тебя! - Бить их нужно, вот что! Пока не изничтожим их всех - ни хрена не получится... ха! В их, в барынях этих, самая зараза. - Ну-ну, - возражал кто-нибудь посмирнее, - нам барыня-то ничего. Нам землицы бы, это правильно, а барыня что ж... Пускай себе проживает. - Землицы, землицы, - кривлялся Аким, от злости просыпая из кисета табак. - А хер не хошь? Не хошь?.. Ну, тогда и не говори!.. От ей землю зубом не вытянешь. - Это конешно, - соглашались мужики. Но Акима уже не остановишь: - Оны только вот мужика давить, - захлебывается он, - Таубиха, она мать его, чорта, расселася как жаба, она, стерва, в церкву и то пешком не дойдет - каких кобылиц для нее запрягают... А я, - а я, может, лошади во всю жизню не имел! --------------Аким сидел подле печки, не торопясь щипал лучину, тяпая косарем, напевал любимую свою солдатскую песню:

На возмо...орьи мы стояли,

На Ерманском бережку... - начинал он тонким, сдавленным голосом и сам себя же подхватывал баском:

Да на возмо...орьи мы глядели,

Как волнуется волна, да на

Возмо... Галактион Дмитриевич постучал в окошко и приложился к стеклу - темно в избе, ничего не видать. Аким подошел. - Чего нужно? - Зайти хочу. - Заходи, кто тебе не велит! - Чиркнул спичкой, полез в печь с головой. Галактион Дмитриевич присел на табурет, не зная, с чего начать, сказал: - дым-то какой... Печка у тебя, говорю, дымит! - Ничего, брат. Это вам, может, обозначаит, если ты такой благородный, а мы привычны... Помолчали. Седенький хворостяной дым заволакивал избу; становилось еще неприветней. Аким налил в чугунок воды, достал из залавка ножик. - Ну, как ты, с барыней своей, надумали чего? - спросил он, принимаясь чистить картошку: - небось в город пишете, бумагу насчет нас, что мужики коней на господскую землю гоняют? Аким засмеялся и подмигнул: - Не выйдет, брат, ваша дело ни фига! Теперя стражников этих самых нету. Галактион Дмитриевич обиженно замахал руками: - Что ты, что ты, я на это не согласен. Я сам против них иду... Да что! - ушел я из поместья, вот! Аким даже ножик уронил: - Как так ушел? - Очень просто! Не желаю ихние интересы соблюдать. Хватит с меня - поездили на нас. - Врешь, небось? - Чего там врешь... Квартиру себе подыскиваю. - Галактион Дмитриевич опустил глаза, внимательно проследил таракана, бежавшего поперек пола. - Хочешь, к тебе с'еду?.. А? Аким выпучил глаза, - вот так клюква! 13. ПАНИНЫ МОЛИТВЫ Крепкий осенний мороз накрепко сковал дорогу, твердые каменные кочки угловатыми глыбами застыли вдоль дорожных колей. Старый фаэтон прыгал по кочкам - в сломанной рессоре было зажато березовое полено. Анна Аполлоновна охала: - Ох, не могу... - Ничего, сейчас доедем, - успокаивал ее сын, стараясь быть ласковым... У ограды попался Растоскуев. Рядом с ним шла Паня - черная бархатная шубка и тонкий от мороза румянец делали ее вялое, круглое личико красивей и моложе. - С праздником вас, - сказал Растоскуев, подбегая помочь. Анна Аполлоновна, опираясь на его руку, выбралась из фаэтона: - Какая у вас дочка красавица! Паня потупилась, не выдержала - подняла глаза, и тотчас же румянец ее стал горячее и гуще: бритый, немного припудренный, с тонкими губами и черной повязкой на голове, сжал ее неподвижные пальцы: - Здравствуйте. Жадно ощущая крепкий и четкий бой сердца, Паня отняла руку и совсем застыдилась. С колокольни, оглушая своим медным грохотом, грохнули колокола. Парфен Палч торопился договорить: - ...сюда на село перебрался к Акиму-Бобылю... Ужасный подлый человек Аким этот самый... - но вошли в церковь, и он смолк. Служба только началась. Церковь постепенно полнилась людьми. Уютно пахло растопленным воском и ладаном. Анна Аполлоновна крестилась мелкими частыми крестами, иногда присаживалась на венский стул, нарочно для нее прислоненный к стене. Паня стояла немного позади глядела на архангела Михаила с нежным и гордым лицом, - потом на синевато-серую шинель - офицерскую, но без погон. 14. САПОГ И ТУФЛЯ - Эх-хе-хе!.. В церкву, что ли, сходить? - Аким, громко расчесывая под рубахой живот и грудь, спустил ноги на пол, сказал задумчиво: - Не одна меня кусает, - знать, их много завелось... Изба его выглядела по иному: в углу - широкая железная кровать, в простенке между окнами квадратное зеркало... Да и мало ли чего еще понавез с собою Галактион Дмитриевич? - Пойдем, Митрич, помолимся, фиг ли так-то сидеть! Тама народ все-таки, хоть в сторожке посидим, покурим. - Нет, не пойду, ну ее... - ответил Галактион Дмитриевич. - Я вот побреюсь сейчас. - Ладно, брейся, шут с тобой, - согласился Аким. Он ушел. Нежная белая пена таяла и оседала в мыльнице, в зеркале, прислоненном к оконной раме, вставало наполовину обритое лицо. Намыливая щеки во второй раз, Галактион Дмитриевич машинально глянул на улицу и, в удивлении, мазнул кисточкой по уху: по улице, пробираясь вдоль изб, шагал странный какой-то солдат, - полы его шинели были подоткнуты за пояс, ноги были обуты по разному - одна в сапоге, другая в стоптанной лазаретной туфле... На голове, сваливаясь на затылок, сидела лохматая козья папаха, а за плечами торчала винтовка - на штыке, подцепленный за ушко, висел второй сапог. - Что за фигура? - подумал Галактион Дмитриевич, присматриваясь к солдату, и вдруг узнал в нем Никиту Похлебкина, который числился пропавшим без вести... Мгновенно вспоминая, что Растоскуев перевез к себе все Никитино имущество, а скотину даже пораспродал, покачал головой, - будет сегодня дело! - Поспешно добрился, впопыхах обрезал подбородок и, не обращая внимания на проступающую кровь, начал одеваться. 15. КРЕСТНЫЙ ПАПАША Служба кончалась. - Давай подождем, пока посвободнее станет, - сказал Алексей Иванович матери, отходя от креста. Анна Аполлоновна кивнула головой, опустилась на стул, пряча просфору в рыжую норковую муфту. Народ плотно напирал к амвону. Растоскуев тушил свечи, собирая их на круглое медное блюдо с облезающим серебрением. Паня, искоса поглядывая на Алексея Ивановича, протискивалась к дверям, - тот перехватил ее взгляд и подошел: - Куда это вы торопитесь? Паня остановилась, в замешательстве теребила меховую опушку рукава, а он продолжал: - Погодите, вместе выйдем. Рядом недружелюбно зашептались какие-то старухи, кивали в их сторону. Не зная, что делать, Паня отошла к стене: - Грех это. Нельзя в церкви разговаривать. Около стены было пусто. Трехрукая богородица выглядывала из смятых складок зеленеющих медных риз. Паня растерянно остановилась, покраснела: - Мне нужно поскорее... Папаша сейчас домой вернется, нужно его чаем поить... - Ничего, успеете еще... Давайте лучше поговорим. Алексея Ивановича сладко томила нежная кожа ее лица и пухлые, как у девочки, губы. - Как вас зовут? - спросил он негромко. Вот оно!.. - Прасковья... - с трудом выговорила Паня, закрывая глаза и пылая от стыда за свое "безобразное" имя. - Значит Паня? Вот хорошо!.. ... Как четко и больно колотится сердце! Как это не похоже на строгого ангела с гордым лицом! И конечно же он - этот бритый, немного припудренный - не похож на того, другого, придуманного, снящегося по ночам... Пахло едким, тлеющим фитилем, церковь пустела. Анна Аполлоновна поднялась: - Пойдем, Алешенька. Гулкие отзвуки шагов взлетали с каменного пола к невысоким сводам. На паперти их догнал Растоскуев. Небольшая толпа, собравшаяся подле ограды, при виде его с легким говором раздвинулась, из нее вышел странный солдат, прихрамывающий на левую ногу - ту, что была обута в туфлю. - Папаше хрестному! - сказал он. - Здравствуй, - ответил Парфен Палч, - откуда это ты? - Откуда? Никита пропустил мимо себя Анну Аполлоновну и усмехнулся. Паня испуганно поглядывала то на него, то на отца. Алексей Иванович тоже остановился и спрятал руки в карманы шинели. - Из городу Москвы, папаша... Специально явился отблагодарить вас, что хозяйство мое сберегли в справности! - Никита усмехнулся еще раз и заговорил громче: Следоваит вам, конечно, за такую вашу заботу разбить всю твою поганую рожу... Но слишком даже хорошо известно, что с тебя другого ничего ждать нельзя, как есть ты мародер-кулак или попросту капиталист... Мужики загоготали. Растоскуев строго кашлянул и спустился с лестницы на землю. - Орать тебе здесь не приходится, - сказал он: - ежели ты вернулся, забирай свое добро и молчи. А за кобылу свою можешь деньгами получить. Толпа насторожилась, и смех сгас. Похлебкин поправил ремень от винтовки: - Так-с, папаша, правильные твои слова... Но, между прочим, мы еще с тобой поговорим впоследствии. Алексей Иванович наскоро простился с Паней и пошел к экипажу. Фаэтон запрыгал по кочкам к реке, на реке уже устоялись прозрачные, хрупкие закраины. Сквозь голый парк белели стены дома. 16. НАКАНУНЕ Паня читала до сумерок. Когда в залике затемнело, она перешла к окну, боком села на стул и продолжала листать страницы, приглядываясь к мелкому, скверному шрифту, пока не заболели глаза: тогда она положила книгу на колени - книга свернулась слабым желобком, налилась синью, сквозь синь едва заметно виднелась надпись на обложке - "Тайны монархов". Сидеть на стуле было твердо, неудобно, между тем как рядом выгибалась спинка покойного, мягкого дивана. Но Паня не видела дивана и не думала о нем. Монархи, вместе с тайнами своими - утонули во тьме, вместо них плавало бритое, припудренное лицо... В соседней комнате сипло спал Парфен Палч, пестрая брюхатая кошка беспокойно бродила по полу, чуть слышно мяукала... Вдруг резко заверещал замок. Паня встрепенулась. - А если это, - быстро подумала она вскакивая, - если это... - В сенях было морозно, она молча отстегивала тяжелый крюк и руки у ней дрожали - от холода, что ли. За дверями была плотная колючая ночь и Акимова скороговорка: - Парфен Палча общество требует, в Никитиной избе сидят, скорей, наказывали, чтоб шел. Паня вернулась в залик, зажгла лампу и принялась будить отца. Тот сопел, кашлял, говорил в полусне: - Сейчас... Отстань ты... Сейчас! - потом встал и щурясь вышел к свету. - По какому делу? Сход-то? - Не знаю, не говорил он. Паня машинально подхватила кошку, затеяла было чесать ей шею. Парфен Палч натянул пиджак. В это время опять зазвонили. - Вот не терпится окаянным! - сказал он досадливо. Паня лениво бросила кошку в кресло. - Кто? - громко спросила она на этот раз. - Свои! Голос был веселый, слишком даже пожалуй веселый, знакомый. Крюк соскочил и лязгнул о косяк. - Пожалуйте... Колючая ночь, слабый огонек напротив, с другой стороны улицы, тьма. Радость или страх? Не поймешь... Алексей Иванович шагнул в сенцы. - Ах, это вы! - деланно удивился он и, будто не находя в темноте Панину руку, воровато тронул ее грудь. Паня шарахнулась в сторону, замерла, - но он уже входил в залик, - сбивая с фуражки твердый бисер изморози, говорил: - Скучища дома - ужас! Я и решил зайти. Ну, что у вас новенького? - Новенького? - повторил Парфен Палч, придвигая стул, хотя их было поблизости достаточно, - да что ж, хорошего мало... - Он, быстро напитываясь злостью, пожевал губами и фыркнул. - Как в городе желают, по городскому... Ххм! - Как же это? - А вот так само! - уже по настоящему злясь, ответил Парфен Палч. - Никита, крестник мой расчудесный - красную гвардию видишь ли устраивает... Тишку моего сманил... Ххм! Нашел тоже красного гвардейца... Глаза его были мутны от недавнего сна и от бурой стариковской крови. Он махнул рукой, взялся за чуйку: - Вы уж извините, итти мне нужно, сход опять собирают. Может, вы с Прасковьей моей посидите пока? Алексей Иванович сдержанно наклонил голову: - Что ж, я с удовольствием. И, в то время, как притихнувший сход слушал просторные, нескладные Никитины слова - в простоте, нескладности понятные и нужные всем - в то время, как Аким, весело крутя бородой, матерился и бестолково орал: - Правильно-о! - а Галактион Дмитриевич, неожиданно в товарища Сивохина превратясь, увивался вокруг мужиков, пока вызревало совсем уже близкое завтра, - в залике растоскуевском попискивала лампочка, говорил Алексей Иванович - пустяки какие-то говорил, - сонно мурлыкала кошка... Часы тикали, тикали, тикали, тикали, - надоедно, неумолчно, будто гвоздики заколачивали... Половики лежали на желтых, прекрасно окрашенных полах, от желтого керосинового света полы казались сейчас темными, на стуле слабым желобком свернулась книжка... В желтом керосиновом полумраке Панино округлое личико становилось безбровым, похожим на этикетку с флакона, где тоже улыбается округлое, безбровое лицо... Тяжко, быть может, мучаясь, умирая, - умер придуманный - давно для чего-то придуманный - тот с алтарной двери и с серых страниц книжонок... Может быть, он и не умер даже, но Паня знала, что его нет, что его не будет: Панины щеки горели, как на морозе - четко колотилось сердце, и губы - в тени от бумажного абажура - казались черными. Часы пробили десять, Алексей Иванович, так и не тронув черных тех губ, сказал напряженно весело: - У меня мама такая стала чудачка - всего боится... Как вечер - она уже и просит, чтоб с нею быть. И ушел... А Паня продолжала сидеть, прислонясь к изогнутой спинке дивана, - в сладком нескончаемом забытье. ... Парфен Палч вернулся задним крыльцом - отперла ему стряпуха - он был угрюм, угрюмо спросил дочь: - Алексей Иванович где? Ушел, что ли? И, не дождавшись ответа, прошелся из угла в угол, раскрутил горелку, сказал задумчиво: - Расколотят их... Обязательно. 17. РЕЗОЛЮЦИЯ ПОСТАНОВЛЕНИЯ Снег пошел на рассвете, валил и днем. Пухлые липкие клочья наседали на землю, облепили ее широко и плотно. Стихло только к обеду. Липы трудно сгибались под нежданным грузом, роняли его с вязкими вздохами. От накаленной голландки в комнате было тепло и уютно. Алексей Иванович в синих рейтузах, в тонкой шелковой фуфайке и вышитых туфлях на босу ногу, полулежал в лонгшезе, между затяжками подпиливал ногти, а положенная на подоконник папироса дымилась душистым дымом - с одного конца серым, с другого голубым. Он докурил ее до конца, кинул в угол искусанный остаток, - и насторожился: резкий, долгий откуда он? - вскрик, тут, рядом, чудно, по-женски, оборвался и - с трудом понимая, чей этот дикий и страшный голос - Алексей Иванович бросился в столовую. Анна Аполлоновна, задыхаясь, бежала навстречу, силясь сказать - Алешенька! - и едва выговаривала одно только, беспомощное: - Аа... Аль... Аа... - Что такое? Что случилось? Да говорите же! - крикнул он, бледнея. Анна Аполлоновна пробормотала: - Там, пришли... там, - и слабо шевельнула рукой. Алексей Иванович повернулся к столу - только сейчас заметил Паню, - она стояла молча, с непокрытой, растрепанной головой в излысевшем, должно быть, не своем полушубке, накинутом на плечи. По испуганному ее лицу пятнились слезы. - Мужики, - шевельнулась она и вздрогнула так сильно, что полушубок свалился на пол. - Идут... папаша говорил разобьют, а я... прибежала вот... Только все равно не успеть... Паня закрыла лицо руками. Алексей Иванович, чувствуя, как холодеет у него где-то вверху живота, глянул в окно и сразу же увидел: на другом конце двора, ярко вставая в нетронутой белизне снега, втискивалась в ворота плотная человечья толпа. Он повернулся, торопливо шмыгнул мимо матери к себе, выхватил из угла чемодан и распахнул его пополам. Скрюченные пальцы взрыли сорочки и носки, какие-то письма, коробки с папиросами - уткнулись в парусинную подкладку дна и там, на дне, нащупали прохладную сталь плоского, широкого ствола. Мужики - их было много - спокойно остановились напротив дома, кой-кто присел на крыльцо людской. Молодой скотник вышел к ним, вытирая руки о подол выпрастанной рубахи, - должно быть сказал что-нибудь веселое: в толпе засмеялись. Из трубы флигеля молочно-мутным столбом вырастал дым. Около колодца чернела глубокая лужа, проевшая снег до земли... И все это - по обычному глядевшая усадьба, мужики в темных пиджаках и овчинах, среди которых выпирала единственная новая оранжевая дубленка, смеющийся парень в грязной рубахе, - было очень простым, будничным и - страшным. От людской отделилось несколько человек. Алексей Иванович, ни на кого не глядя, прошел к выходу, - вернулся; грузно ступая за ним, рассаривая по полу куски воды и снега, вошли четверо - Никита в папахе, свалившейся на затылок, Аким, Галактион Дмитриевич и - сзади всех кривой Тишка с винтовкой в руке. - Гражданка Таубе здесь? - спросил Никита. - Ага!.. Сейчас будет прочитана резолюция нашего постановления, каковую прошу... Товарищ Сивохин, начинай! - Какой Сивохин! Кто же это? - подумал Алексей Иванович. - А-а, - это... - Все молчали. Галактион Дмитриевич долго откашливался, долго разворачивал мелко сложенный бумажный лист и торжествующе усмехался. - ...месяца числа, года, - прочитал он, - мы нижеподписавшиеся крестьяне общества... В тишину одно за другим западали слова, - собирались в тяжелую груду: - ...составили настоящее постановление а о чем тому следуют пункты пункт первый как надлежит из доклада товарища Похлебкина в России повсеместно прошел переворот власти под лозунгом мир и хлеб каковой произведен партией большевиков под номером четвертый еще товарищ Похлебкин раз'яснил нам что война произошла ради выгодности для помещичьего классу а почему уничтожаются многие тысячи крестьян на фронтах вполне соглашаясь с об'яснением товарища Похлебкина мы общество крестьян село Новое согласны под лозунгом мир и хлеб а также долой помещиков и дворян пункт второй относительно земли помещицы Таубе Анны Аполлоновны мы общество крестьян село Новое постановляем чтоб вся земля пахотная луговая а так же лес согласно плана должны перейти нашему обществу и распределить ее согласно подушной раскладки а что касается рабочих какие проживают в поместьи как эксплоатируемы и они тоже предоставить им всю усадьбу какие есть постройки частично коровы и лошади а другой инвентарь пополам... Галактион Дмитриевич на миг остановился, щурясь посмотрел на Алексея Ивановича и зачитал громче, крепко налегая на некоторые слова: - ...согласно предложения товарища Похлебкина назначается над поместьем комендант мы все согласны чтоб был комендантом Галактион Дмитриевич Сивохин пункт третий о помещице Таубе и состоящий при ней сын Алексей постановляем о выселении вещей с собой не брать никаких и вещи эти распределить между крестьянами села Новое и рабочими с поместья к чему единогласно подписываемся...