– Спасибо, – поблагодарил Ричард и сложил ладонь мудреным образом, соорудив нечто вроде стаканчика, в который и сплюнул косточки и шкурку первой виноградины.
Муслиму стало нехорошо, как будто этот англичанин обсасывал устриц, он отошел к окну.
А Ричард прикидывал, высказывать ли Муслиму свои подозрения относительно раны своего нового пациента. Рубец был красным, как если бы рану своевременно не зашили, но у доктора сложилось впечатление – ране дали зажить. Плотная рубцовая ткань не возвышалась над уровнем окружающей здоровой кожи. В принципе такое могло случиться, если лежать неподвижно и ждать, когда рана затянется. Но, как уже сказал доктор, пациента можно было снимать в передаче «Выжить любой ценой». Впрочем, Ричард мог ошибаться. Он отдавал себе в этом отчет, что «в общем и целом», как неопределенно высказался он в самом начале беседы, повлияло на его окончательное решение: свои подозрения он оставит при себе.
Ричард заторопился. Он был не слепой и видел, что своим чавканьем раздражает Муслима. Но по-другому есть виноград он не мог. Если бы Муслим мог заглянуть ему в рот, то прошептал бы: «Мама родная!..» Во рту доктора проходил настоящий производственный процесс. Язык перекатывал виноградину между зубами и мясистыми губами, как будто чистил и мыл ягоду, потом она отправлялась под пресс: язык – сильный, как нога устрицы, удерживающая створки раковины даже под напором ножа, – прижимал виноградину к небу, она лопалась, жидкость и мякоть тотчас отправлялась в глотку, остальное выплевывалось в руку...
Муслим не пренебрег советом доктора и поставил в лазарете охрану.
Утром он навестил «испанского пациента».
– Лежи, – остановил он его и присел на соседнюю койку.
Как всегда, Муслим был в рубашке и жилетке, на голове паколь, вооружен только пистолетом, хранящимся в потертой кобуре.
Говоров не послушался Муслима и встал с койки.
– Спасибо, я все бока на острове отлежал. Поскучай тут без меня, – по-приятельски предложил он Муслиму. – Я только плесну на лицо водички.
– Ты умеешь расположить к себе. А с Гальяно у тебя какие были отношения?
– Я был единственным, кому дон Гальяно мог простить развязность в поведении. Так однажды я назвал босса дом Гальяно. Это была тончайшая оговорка: «дом», от латинского domus, тоже, как и «дон», означало «господин» – правда, в обращении к духовному лицу во Франции. И Гальяно ответил не менее тонко, с кивком на известную марку шампанского «Дом Периньон»: «Если надумаешь заняться виноделием, считай, марка «Дом Гальяно» у тебя в кармане».
Мусульманин рассмеялся. Он, отпустив гостя жестом руки, принял этот раскованный стиль общения. Здесь не было ни одного человека, с которым бы он мог пообщаться... непринужденно, что ли. Муслим лично с любым собеседником был раскован, чего нельзя было сказать о его визави. Взять его помощника, Омара. Даже в доверительной беседе тот был напряжен. Более или менее свободно проходили беседы лишь с доктором Ричардом.