В глаза бросается и несоответствие взглядов автора письма и реального Бухарина времен февральско-мартовского Пленума 1937 года. Так, обращаясь к будущим руководителям партии, автор пишет немало горьких слов о Сталине. Между тем в подлинных документах, составленных Бухариным незадолго до и после ареста, — в большом письме в Центральный Комитет, в репликах и в выступлениях на Пленуме и, наконец, в письмах от 15 апреля, 29 сентября и, разумеется, в письме-опровержении от 10 декабря 1937 года, которое разбиралось чуть выше, — о Сталине говорится только уважительно, а кое-где встречаются даже признания в любви…[40]
Резко отрицательное отношение в ларинском письме высказано и к НКВД — эдакой «адской машине, которая, пользуясь, вероятно, методами Средневековья, обладает исполинской силой, фабрикует организованную клевету, действует смело и уверенно». Так мог бы написать человек, проведший не один месяц в следственном изоляторе на Лубянке, но не Бухарин накануне своего ареста. В конце концов Бухарин просидел почти год, находясь под следствием, но созданные ему условия пребывания в тюремной камере мало напоминали средневековое узилище.
Его истинное отношение к НКВД ярко характеризуют слова, сказанные в связи с казнью Зиновьева и Каменева. В письме к Сталину от 27 августа 1936 года Бухарин пишет: «Что мерзавцев расстреляли — отлично: воздух сразу очистился». А всего через несколько дней, обращаясь на сей раз к Ворошилову, Бухарин называет Каменева «циником-убийцей», «омерзительнейшим из людей, падалью человеческой», и вновь добавляет: «Что расстреляли собак — страшно рад».[41]
Ужасные слова! Нет ни одного свидетельства, в котором есть хоть что-то подобное со стороны Сталина! И ясно почему: такие ругательства характерны для человека, который вообще много болтает, кто «слишком щедр на уверения» (Гамлет. Акт 3, сцена 2). Конечно же, столь «изысканные» выражения потребовались Бухарину, чтобы убедить Сталина, Ворошилова и других в том, сколь лживы обвинения, выдвинутые против него Зиновьевым и Каменевым на первом открытом процессе. Вот так поступал настоящий Бухарин, а не автор воображаемого письма-обращения, которое представлено Лариной как послание ее мужа к «будущим поколениям руководителей партии».
Ларинский документ с подчеркнутой настойчивостью говорит о трогательной любви его предполагаемого автора к В.И. Ленину. Очевидно, что такой сюжетный поворот связан с обвинениями, выдвинутыми против Бухарина незадолго до мартовского процесса 1938 года, согласно которым в 1918 году он совместно с «левыми» эсерами выступал за арест и физическое уничтожение Ленина. Трудно понять, зачем настоящему Бухарину понадобилось писать о своей сердечной привязанности к вождю мирового пролетариата в феврале 1937 года? Здесь же он клятвенно заверяет, будто «ничего не затевал против Ст[алина]», что, как известно, по крайней мере от Эмбер-Дро, не соответствует истине.