— До Моста должно хватить бензина, там заправишься. А самоход в пустыне бросать не годится, пока он на ходу. Вдруг что-то случится, сендер твой заглохнет? Вот тогда его бросим, на эту тарахтелку пересядем.
— Заглохнет? Некроз тебе в рот! — пробормотал водитель Самохи.
Но спорить с проводником никто не стал, в пустыне Аршаку приходилось доверять больше, чем кому бы то ни было.
Йоля сползла на сиденье пониже, чтобы оставаться в тени, но напрасно — солнце уже склонялось к горизонту, и низкие лучи били в сендер сбоку, пронизывая его насквозь. От жары было не укрыться. Еще пару раз делали остановку — Аршак замечал следы, пересекающие путь беглецов. В первый раз он сразу успокоился — стая катранов пробежала. Во второй — присел над полузанесенными песком отпечатками, долго разглядывал, что-то подобрал, понюхал, размял пальцами, прошелся вдоль цепочки следов, прикидывал длину шага зверей. Возвратившись в сендер, заговорил с Угольком. Болтали они на не понятном харьковчанам наречии, спорили, старик напирал, молодой дикарь вертел головой, тряс косичками — возражал, значит.
Аршак объяснил:
— Плохо, людоеды рядом.
— Те, что с бандитами, что ли? — нахмурился Самоха. — Они вроде как заодно были.
— Нет, другое племя. Отпечатков колес не видать. Все равно плохо, слишком мало нас, могут посчитать добычей.
— Дядька Аршак, — окликнула Йоля, — а они правда людоеды?
— Не боись, красавица, тебя не сразу съедят, — буркнул старик. — Напоследок оставят, так гадается мне. А так, вообще, человечиной эти черномазые не брезгуют. В пустыне иначе нельзя, еда — она и есть еда. Мало еды в пустыне. Попадется человек, сожрут и не поморщатся.
Уголек глянул на девчонку, улыбнулся, показывая ослепительно-белые зубы, и провел указательным пальцем поперек горла. Говорить на понятном языке, он, может, и не умел, зато понимал спутников неплохо. Йоля хмыкнула и отвернулась. Ей хотелось плюнуть в сторону противного мальчишки, но во рту пересохло.
— Ехай медленно, — велел Аршак. — Следы смотреть буду. Место для ночевки смотреть тоже буду. Скоро встанем.
Высматривал место проводник довольно долго, сендеры катили по пустыне, которая медленно из серой превращалась в красную, разбухшее солнце неторопливо клонилось к закату… Наконец Аршак дал знак остановиться. Тяжело выбрался на песок, постоял, принюхиваясь. Когда заглушили моторы, стало совсем тихо, только шуршала просторная накидка проводника, да тихонько подвывал ветерок. Аршак махнул рукой, сидите, мол, и стал, помахивая тесаком, обходить площадку, которую наметил для стоянки. Шагал он медленно, иногда нагибался, всматривался в песок. Потом шел дальше. В одном месте остановился и ткнул тесаком, провернул лезвие, выдернул из грунта какой-то темный ком. Осторожно стащил с тесака добычу, помял твердыми черными пальцами, поморщился. Отшвырнул. Потом обернулся к харьковчанам: