— Чойта? Трубочка… А, прицел!
— Молодец, знаешь!
— Я ж с Харькова… Игнаш, ты уж как-то там… это. Ну, бережно чтобы, осторожно, а?
Мажуга выпустил ее ладонь, протянул руку и погладил слипшиеся грязные пряди, спадающие на щеку из-под дареного платка.
— Ну, едем.
Сендер преодолел несколько песчаных перекатов. Здесь повсюду были холмы — похоже, в этом краю ветер дул постоянно, и намел вот такие длинные груды, как волны из песка, только застывшие. Когда переваливали последний бугор, Мажуга остановил сендер и указал:
— Гляди!
Вдалеке виднелись красноватые сполохи. Совсем не яркие, но в темной пустыне было заметно издали. Йоля приложила к глазу оптический прицел. Она различила костры, между огней мелькали тени — много людей, десятка два, даже больше.
Пока она любовалась, Ржавый спрыгнул на песок и захлопнул дверцу.
— Я пошел.
Отойдя на несколько шагов, обернулся и бросил напоследок:
— Из сендера не выходи! У тебя кохара нету, так сиди уж.
И больше не оглянулся ни разу. Сперва Йоля следила в оптический прицел, как он пробирается между холмами. Потом потеряла из виду. Мажуга крался, держась теневой стороны. Вся пустыня была поделена черное и серебристое. Серебристое — там, где луна освещает, а он держался черных участков. По мере того, как приближался к стойбищу дикарей, отчетливей звучали ритмичные удары в барабанчик и завывания. Мажуга прикинул: где-то они должны были караульных выставить, не иначе. Хотя, с другой стороны, кто их разберет? Ведь праздник же, вон как орут и стучат. Он еще убавил шаг, теперь продвигался совсем медленно, по-прежнему держась теневой стороны.
Потом услышал — по другую сторону бархана, на освещенном луной склоне кто-то тихонько подпевает и выстукивает такт по мягкому. Может, по коленке себя колотит. Значит, есть караульный. Мажуга, стараясь двигаться бесшумно, подкрался к тому месту, где тихое пение было более отчетливо, и рванул через гребень. Караульный сидел и напевал, подтягивая племени, веселящемуся у костров. Когда над головой заскрипел под сапогами Игнаша песок, он вскочил, поднимая копье, но крикнуть не успел или не сообразил. Ржавый обрушился на дикаря сверху, вцепился в древко копья, на лету отклоняя острие в сторону, другая рука отыскала чужое горло, сдавила, ломая хрящи гортани. Все вышло само собой, уж это дело оказалось Игнашу знакомо, здесь ни к чему знание пустыни… Хрясь — и с тихим хрипом тело под ним обмякло. Дикарь был тощий, словно высушенный жарким солнцем, кожа да кости. Мажуга склонился над ним, сорвал с шеи кохар и перевернул тело, перетаскивая под склон, потом обрушил массу песка на труп, теперь его было не видно. Огляделся и, крадучись, двинулся к огням. Здесь вой и удары барабанов были слышны очень отчетливо. Еще один холм, совсем низкий. Мажуга прилег у самого гребня и осторожно выглянул. Перед ним был лагерь людоедов — растянутые на ребрах какого-то гигантского зверя высохшие шкуры, костры. В центре стойбища лежал гигантский череп, скалился клыкастым ртом. Какому животному принадлежали кости, Игнаш не знал, но зверюга была громадная, череп шагов шесть длиной. Позади растянутых шкур, которые, видимо, служили дневным укрытием от жары, виднелась колючая изгородь. Туда, похоже, манисов на ночь загоняют.