Митрохин, закончив разбор боевых действий за день, вместе с комиссаром, начальником штаба и летчиками отправился на ужин. В столовой было тихо. Когда сели за столы, четыре прибора оказались свободными.
Митрохин встал:
— Товарищи, мы сегодня прожили тяжелый день войны. Не все сейчас здесь с нами. Нет и командира полка Наконечного. И хотя мы солдаты и труд наш кровавый — к этому не привыкают. Мне и вам тяжело. Еще раз почтим память погибших.
Матвей сегодня впервые выпил фронтовые сто граммов. Водка была теплая и противная, как горькое лекарство. Выпил, потому что так делали на поминках по умершим. И когда в голове появилась какая-то тяжесть, обратился к Русанову:
— Товарищ командир, а мне все же думается, что нашего подполковника не эрликоны сбили.
— А кто же?
Летчики за столом насторожились.
— Ну, теперь в нас здесь все стреляют: минометы и танки, винтовки и автоматы. Степь-то как стол. Нас на бреющем за десять, а то и за пятнадцать километров видно.
— Конечно, постреливают, только попасть очень трудно.
— Трудно, но можно. Не эрликоновским же двадцатимиллиметровым снарядом крыло оторвало. А ведь ни на первом, ни на втором заходе крупной зенитки я не заметил. Разрывы были только эрликоновские.
— Ну, мог и не видеть их.
— Мог. Но когда я на обратный курс над переправой развернулся, так за вами тоже, ничего подозрительного не обнаружил.
— Может, эрликоном в снарядный ящик или бомбы попали и это вызвало взрыв.
— Да нет, бомбы он уже сбросил. На первом заходе.
— Тогда почему крыло оторвалось по самый фюзеляж?
— Может, и дикий случай, но, кажется, из танковой пушки в самолет болванкой бронебойной попали.
— Домысел твой, Осипов, конечно, лихой, только опровергнуть его я не могу, а ты доказать не в силах. Но на войне всякое бывает. Закончим этот разговор. А подумать над ним стоит. — И, обращаясь к остальным, закончил: — Давайте есть, а то ужин остынет. Конечно, после всего случившегося жевать трудно, но надо. Ведь завтра будет новый день. Нужны и новые силы.
Дежурство закончилось. В школе Светлане делать больше было нечего, но домой она не торопилась. Стемнело, а летчики все не появлялись, и от этого ей становилось все тревожней. Наконец, как-то неожиданно, один за другим вышли пилоты. И в этой непривычно молчаливой группе людей Светлана сразу увидела Матвея. Сердце у нее вдруг гулко застучало, и какое-то неизведанное до этого чувство пронзило все ее существо. Она смотрела на Матвея широко открытыми глазами, в которых отражались и радость, что вот он здесь, рядом, живой, и затаенная боль от неуверенности за его жизнь…