Осипов был увлечен Светланой. Он каждый раз переживал радость встречи как бы впервые. И не хотел, и не умел этому праздничному ощущению сопротивляться, хотя понимал всю призрачность дальнейших встреч, продолжения их дружбы. Он знал, что любой день, а может быть, и следующий вылет могут внести в их жизнь, в отношения печальный разрыв. Матвея непрерывно влекло к этой милой девушке, в которой он видел доброту и целомудрие. Когда Матвей смотрел на Свету, то все окружающее куда-то пропадало, растворялось, а была только она в своем скромном платьице. Взгляд ее больших голубых глаз не искал собеседника, не останавливал его, не испытывал над ним свою власть. Обращенный в себя, он был кроток и мягок… Матвей хотел уловить, в чем же заключается прелесть ее лица: оно поражало его, видимо, не красотой и определенностью черт и линий, а чем-то совсем другим, что обычно называют обаянием и пленительностью. И чем больше он смотрел на нее, тем очевидней ему представлялось, что она ему давно знакома и напоминает кого-то, кого он хорошо знает.
Матвей не видел Светлану уже несколько дней. За ужином, опять отдав товарищам свои сто граммов, он наскоро выпил стакан чаю и теперь, отпросившись у командира, торопливо шел к школе.
Светлана! Матвей еще издали увидел ее фигурку на крыльце школы, где он впервые ждал ее вечером. Начавшиеся сумерки уже немного затушевывали определенность очертаний, красок, и на фоне стены выделялся только силуэт Светланы. Совсем вблизи он разглядел, что она улыбается ему, а широко раскрытые глаза ждут.
— Света-цветочек, здравствуй! Я быстро умоюсь и…
— Здравствуй, Матвей, а я предлагаю другое.
— Что же?
— Бери полотенце, и пойдем к речке. А там решишь, просто умыться или искупаться.
— Вот здорово! Я — «за». Хорошо придумала!
Ни ждать, ни торопиться теперь уже было не нужно — они были вместе и теперь медленно, вдоль дороги, шли к реке. Скрывшееся за горизонт солнце еще ярко подсвечивало западную часть неба. На его бордово-желто-голубом, просветленном из глубины фоне черными горбами резко выделялся далекий правый берег Оскола. Улица оборвалась, и вместо горклого запаха дорожной пыли, жилья и придорожной полыни повеяло луговым воздухом. Запахло водой, зеленью и егце чем-то прелым. В тишине слышалось кваканье лягушек, а издалека негромко доносился звук работающих автомобильных или танковых моторов да своеобразный бочкообразный гул понтонного моста, по которому двигались войска.
— Ох и благодать! Света, а где купаться? Ведь до реки еще километра два.
— Мы туда не пойдем. Недалеко есть протока. Еще метров двести.