К середине десятого мне исполнилось семнадцать. Я готовилась к поступлению на филфак, забив на технические дисциплины. Трояки по физике, химии и математике и следующее за ними порицание мамы нимало меня не заботили. Я упрямо налегала на русский, литературу и историю и немного на английский, который, хоть не входил в число сдаваемых в вуз предметов, все-таки с открытием границ имел шансы пригодиться.
Наряду с этими дисциплинами постигала другие, которые не преподавали в школе, отчего они не становились менее значимыми. Училась быть женственной, соблазнительной, недосягаемой. Привлекать и отталкивать, быть пламенем и льдом. Мопассан рассказывал мне про женщин, Золя про мужчин, Боккаччо учил радоваться жизни, Ремарк напоминал, что она скоротечна. Толстой учил заглядывать в душу, а Достоевский – обнаруживать там мерзость. Глянцевые журналы повествовали, как навести гламур. Это было несложно, гораздо проще, чем думалось. Единственным, чего я никак не могла постичь, было великое таинство притяжения мужчины и женщины. Я легко знакомилась и легко прощалась. Мне нравилось искусство флирта. Легкое и изящное, как разноцветные солнечные блики на свежевымытом оконном стекле. Я чувствовала, когда и как надо улыбнуться – томно склонить голову к плечу, широко распахнуть глаза, изображая наивность, кокетливо рассмеяться либо стыдливо опустить ресницы, играя в скромницу. Я скоро стала угадывать, о чем будет следующая фраза, и мысленно готовила ответ. Я была воздушно-романтичной, я была цинично-прагматичной. Иногда я сама забывала, какова на самом деле. И всякий раз ждала волшебного мгновения, о котором так много и восторженно пишут в книгах: когда чьи-то губы коснутся моих, земля вдруг уплывет из-под ног, все внутри вспыхнет, запоет от восторга, и я почувствую тепло всем своим существом, от живота до кончиков пальцев, а где-то заиграют невидимые скрипки… Но не получалось. Что-то не ладилось, не клеилось, искра не проскакивала. Я опять убеждалась, что книги все преувеличивают раз в двадцать, нет никакой сказки, только буйство гормонов, в моем конкретном случае задержавшееся.
Бабушка ворчала, что я доиграюсь. Мама умоляла быть осторожной и благоразумной. Папа сердился и грозил посадить под замок. Дед путал имена моих ухажеров, чем крайне меня забавлял. Тем кавалерам, которым довелось получить приглашение в гости, он непременно предлагал сыграть в любимые шахматы. Тех, кто не овладел премудростями древней игры, Георгий автоматически записывал в недостойные кандидаты.
– Дед, – спорила я, – согласись, глупо смешивать игру и личную жизнь.