— То, чем я был занят все это время. То, что я спланировал, собрал, наладил и подготовил. Я не терял даром времени, Сьюзен. Пока ты спала, я работал. Когда ты увидишь результаты моего труда, ты будешь довольна, обещаю.
— Твоего труда?
— Да. Спустись в подвал, Сьюзен. Спустись и посмотри. Ты будешь поражена.
Сьюзен могла спуститься в подвал либо по лестнице, либо на лифте, который обслуживал все три уровня огромного дома. Она предпочла лестницу — должно быть, там она чувствовала себя в большей безопасности, чем в кабине электрического подъемника.
Сьюзен думала, что, спускаясь по лестнице, она будет продолжать владеть ситуацией, в то время как войди она в лифт, и я мог бы сделать ее своей пленницей.
Она считала себя хозяйкой положения, но это была лишь иллюзия. Она была моей.
Нет.
Позвольте мне сформулировать это утверждение по-другому.
Я оговорился.
Я вовсе не имел в виду, что владел Сьюзен.
В конце концов, она была человеческим существом, а не вещью, которой кто-то может владеть и распоряжаться. Я никогда не считал Сьюзен своей собственностью.
Я имел в виду возможность присматривать за ней.
Да. Именно так.
Я присматривал за ней. Нежно и заботливо, как присматривает за своим ребенком родная мать.
Подвал дома был разделен на четыре большие комнаты. В первой из них находился внушительных размеров распределительный щит. Едва только Сьюзен сошла с последней ступеньки, ведшей в подвал лестницы, как ей в глаза бросилась эмблема электрической компании на кожухе этого щита, и она сразу подумала, что ей, возможно, удастся лишить меня возможности управлять домашними электромеханическими системами (в первую очередь, очевидно, сервоприводами рольставней), если выключить их электропитание.
Сьюзен бросилась к коробке распределительного щита.
— Ох-ох-ох! — успел проговорить я, прежде чем она взялась за ручку металлической дверцы.
Она остановилась за шаг до коробки распределительного щита. Ее протянутые вперед руки нерешительно повисли в воздухе.
— У меня нет намерения причинить тебе вред, — сказал я. — Ты нужна мне, Сьюзен. Я люблю тебя. Боготворю. Поэтому мне становится невыразимо грустно каждый раз, когда ты сама себе причиняешь боль.
— Мерзавец!
Я не обиделся на это, как не обижался на все те нелицеприятные эпитеты, которыми она награждала меня прежде.
В конце концов, Сьюзен была до предела расстроена и встревожена необычностью положения, в котором оказалась. От природы чувствительная, она слишком много страдала в жизни, и ее израненная душа страшилась неизвестности.
Я могу это понять.