Машины шли одна за другой, преодолевая грязь, которая после двух ливневых суток стала сплошной и пузырилась, словно бы это было старое болото, а не дорога.
Машины плыли по ней, поднимая брызги, раскидывая тяжелые ошметки, с шлепаньем падающие в кювет, полный коричневой воды.
Гул стоял на шоссе. Огромные грузовики с кузовами, укрытыми брезентом, ползли мимо Митьки. Он стал их считать: «Шестнадцать… двадцать пять… сорок». Но считать было бесполезно. Они шли и шли.
«Эх, вот бы мину-то сейчас, — подумал Митька. — Если бы они перестали идти немного, я б успел!.. Сюда бы партизан с гранатами. Вот уйдем с мамкой к партизанам, я их сразу сюда приведу».
Не знал Митька, что его мать значилась первой в предательском списке Шашкина и немцы увезли её прямо со строительства и бросили в темный подвал под комендатурой. Утром её ждал допрос и пытки.
Митька решил ставить мину возле огромного камня, лежащего на самом краю дороги у кювета. Он глядел на поток машин и уже не думал о Шашкине. У камня лучше всего. Сверлилкин собирался там поставить.
«Закопаю вглубь. Борона-то не достанет, а машины как раз взорвутся. Вон их сколько идёт. В два ряда стараются!» — решил он.
Становилось темней и темней. И вот погасли на дороге фары машин, стих гул. Значит, уже двенадцать часов. Немцы всегда ровно в двенадцать прекращали движение.
Теперь надо ещё час покараулить. Так учил Сверлилкин. Потом можно устанавливать.
Как только стихли машины, начали орать лягушки.
Митька никогда не слышал, чтобы они так орали. То — поодиночке хрипло и клокочуще, то вдруг все сразу вразнобой, наперекрик, то дружным хором, словно им кто-то помахивал дирижерской палочкой.
Гром! Звон!
Где-то рядом с Митькой за кустами в кювете сидела основная запевала. Когда на мгновение стихал хор (чтобы перевести дух, видимо), она зачинала первой. И уж так урчала, так нежно и тягуче с переливами развозила, что Митька не выдержал, швырнул в неё из кустов комком глины. Она чуть смолкла и тут же снова пошла заливаться!
«Вот лешая, завелась, как патефон! Для них и войны нет, им что! Однако пора уже. Прошел уже час. Пора», — решил Митька и стал раздеваться. Он снял пиджак, брюки и майку (в их селе майки почему-то звали «соколками») и остался в одних трусах.
Так его научил Сверлилкин, чтобы потом не чиститься до утра.
Раздевшись, Митька взял свой мешок, где были мина и топор, и, перейдя кювет — вода дошла до пояса, ползком выбрался на шоссе.
Страха он почему-то теперь не ощущал. Наоборот, ему стало даже весело. Всё у него получится. Нет Сверлилкина, ну что ж… а разве он не такой же, как Сверлилкин! Завтра немцы опять забегают тут! Надо только поглубже, поглубже ее зарыть. Надо до земли докопаться, чтобы не в грязь, а в глубину. Взрыватель всё равно сработает. Теперь-то всё про мины известно!