— Уж не хочешь ли ты сказать, что они на полном серьезе применили прием «плохой полицейский — хороший полицейский»? И это к человеку, который сам провел не один допрос?
Йельм снова пожал плечами и почувствовал, что его клонит в сон. И без того длинный день короче не станет, если его затягивать. Когда голос Мортенсона зазвучал опять, слова и картинки в его памяти стали путаться. В течение краткого промежутка между сном и бодрствованием они боролись между собой. А потом он заснул.
— Шаг за шагом. Первое: вы крикнули из-за двери без предупреждения; уже одно это могло привести к катастрофе. Второе: вы утверждали, что безоружны, в то время как у вас был пистолет; достаточно было ему попросить вас повернуться спиной, и катастрофа была бы неизбежна. Третье: вы обманывали преступника; знай он кое-какие факты, случилась бы катастрофа. Четвертое: стреляли вы из неположенного места; это также могло закончиться катастрофой.
— Что с ним? — спросил Йельм.
— Что? — опешил Мортенсон.
— Как он себя чувствует?
— Кто?
— Дритеро Фракулла.
— Кто это такой, черт возьми? Сорт апельсина? Трансильванский граф? Сосредоточьтесь на фактах, дьявол вас раздери!
— Это и есть факты. Это факты.
Пауза была настолько длинной, что Бруун принялся проматывать пленку, чтобы узнать, не закончилась ли запись. Йельм не мог помочь ему; он крепко спал. Наконец на пленке снова послышался голос Мортенсона, приглушенный и тихий.
— Он лежит в хирургическом отделении больницы в Худдинге под круглосуточной охраной. Состояние стабильное. Чего нельзя сказать обо всем остальном. Мы продолжим завтра в половине одиннадцатого. Спасибо, Йельм.
Раздались звуки: скрежет отодвигаемых стульев, выключение диктофона, шелест собираемых документов, щелчок замка портфеля и стук закрывающейся двери. Комиссар Эрик Бруун зажег угольно-черную неровно свернутую сигару и сосредоточился. Вскоре он услышал то, чего ждал. Голос Грундстрёма:
— Он неслыханно хитер. Какого черта ты дал ему ускользнуть так просто? «Трансильванский граф»! Черт возьми, Уффе! Мы не можем позволить этому типу ускользнуть. Один такой «ковбой», вышедший сухим из подобной истории, открывает дорогу сотням расистов по всей стране.
Остаток разговора уже было не разобрать. Мортенсон что-то пробормотал, Грундстрём вздохнул, заскрипели стулья, дверь открылась и захлопнулась. Бруун остановил запись и некоторое время сидел неподвижно.
Ясный весенний вечер за окнами полицейского управления тонул в ледяной темноте. Бруун осторожно выбрался из-за стола и подошел к спящему Йельму. Прежде чем сделать глубокую затяжку и выдохнуть дым прямо ему в лицо, Бруун некоторое время смотрел на спящего, устало качая головой.