Однажды, когда я стал подшучивать над каким-то ее предположением, буквально высосанным из пальца, она спросила меня, а есть ли разница между тем, чем она занималась, и моей работой?
Теперь она этого не помнила. Казалось, вся прежняя жизнь стерлась у нее из памяти, исчезла, выветрилась. Казалось, она забыла, что когда-то была Анной-Софией Рейхельт.
— Ты не мог бы провести дома несколько дней, взять отпуск? — спросила она.
Мы сидели на диване и смотрели по телевизору развлекательную программу. Несколько случайно выбранных в зале зрителей пытались как можно более точно определить, сколько денег спрятано в мешке с нарисованным на нем знаком доллара.
— А чем я займусь дома?
— Посидишь со мной.
— Посижу с тобой перед телевизором?
Она взяла пульт, выключила телевизор, подобрала под себя ноги и повернулась ко мне.
— А что ты теперь скажешь? — спросила она.
Нельзя понять, говорила она в шутку или всерьез.
— Мне никто не даст отпуск. У меня ведь важное дело, — сказал я. — Сама знаешь.
Она обдумывала сказанное. Потерлась подбородком о колено, поцокала зубами, потом спросила:
— Как ее зовут?
Что бы я ни ответил, она тут же зацепилась бы за это.
Она улыбнулась:
— Вот и хорошо.
— Что именно хорошо?
— Хорошо, что ты перестал притворяться.
Она замахала руками и попыталась сказать моим голосом:
— Что именно хорошо? — Потом хлопнула себя по лбу. — Что хорошо?
Ее голос становился все более неестественным:
— Боже мой, о ком это ты говоришь? — И добавила: — Я ничего не понимаю!
Это было ужасно. Она говорила совершенно мужским голосом.
Я собрал все свои силы, чтобы сохранять спокойствие.
— У меня сейчас трудное расследование, — сказал я. — Я над ним работаю.
— Вот как? — сказала она. — Так все же, как ее зовут? Ты что, не можешь назвать ее имя?
Казалось, что свойственная ей прежде, до болезни, острота ума вдруг вернулась, только в искаженной форме.
— Ингер, — сказал я. — Но почему это тебя занимает?
Анна-София рассмеялась:
— Ингер? Уже неплохо. Что это еще за Ингер?
Она начала строить гримасы.
— Ингер, Ингер, Ингер, Ингер… Хорошо трахается? А в рот берет охотно или не очень? Как ты ее назвал? Ингер? Ингер, Ингер, Ингер…
Я почему-то вспомнил, как Ингер положила в мои промокшие ботинки мятую газету. Наверное, она хотела, чтобы я почувствовал, какая она заботливая, хотела, чтобы я снова пришел.
— Так? — крикнула Анна-София и бросила в меня стакан. Он отскочил на пол, где, не разбившись, продолжил крутиться.
Я взял тарелку и вышел на кухню.
— А в зад ты ее трахал? — услышал я. — Нет?
Казалось, она еще долго будет кричать, а может быть, придет вслед за мной на кухню, так что я ушел в ванную и запер за собой дверь. Сел на унитаз, стал слушать, как она бегает по квартире. Потом она неожиданно спокойно позвала меня: