Итогом череды всех этих событий был тот вечер в апреле, когда она послала дочку в магазин, расположенный в двух кварталах от их дома. Вскоре магазин закрывался, она только что приняла душ, не хотела выходить на улицу с мокрыми волосами и спросила, не сходит ли в магазин Мария. Попросила ее взять сто крон из сумки, висевшей в коридоре, крикнула, услышав скрип открывшейся двери, что надо надеть шапочку, и пошла в комнату подсушивать волосы феном.
Просигналил мой телефон, короткая мелодия, не к месту веселая.
Я извинился, но уже знал, от кого SMS, еще не нажав на кнопку. Анна-София: «Ты скоро придешь?»
Я отключил мобильный телефон и положил в карман.
— Останьтесь, — сказала она. — Пожалуйста. Не уходите.
Она взглянула на стол, словно кто-то только что поставил его тут.
— Хотите чего-нибудь? Кофе?
— Нет, спасибо. Мне пора уходить.
Она кивнула, глубоко вздохнула и только потом сказала:
— Ребенок?
— Нет, — ответил я, обеспокоенный атмосферой доверительности, в которую оказался втянут.
Почему наш диалог стал неконтролируемым? Каким непостижимым образом она связала сообщение с тем человеком, который его послал? Почему дело зашло так далеко, что я даже не успел подумать, стоит ли отвечать?
— Это от жены.
Она улыбнулась безрадостно. Сейчас у нее было то лицо, которое я увидел в дверной щели.
И я вдруг почувствовал желание рассказать ей об Анне-Софии, это был повод, возможность, приглашение, которое никогда больше не повторится.
Но это продолжалось только секунды. Затем ситуация стала казаться еще более невыносимой. Вот мы сидим друг против друга, окно похоже на аквариум, кажется, что ничего другого в мире не существует, в живых остались только два человека. Внезапно это стало нестерпимым. Сидеть здесь рядом с ней, позволять ей говорить о сокровенном, принимать ее покаяние, утешать ее, проявлять заботу только потому, что я вовремя не сумел остановиться.
Я пожалел, что отключил телефон, подумал, что новое сообщение от Анны-Софии, которое, как я был уверен, уже было послано и ожидало меня, могло бы стать палочкой-выручалочкой, помогло бы выпутаться из трудного положения, найти ботинки, уйти отсюда и никогда больше не возвращаться.
Я заметил, что она смотрит на меня. В конце концов пришлось поднять взгляд. Взгляды встретились.
— Завтра ровно год с тех пор, как она пропала, — сказала она. — Как вы думаете, когда вы ее найдете?
Я немного подождал, прежде чем подняться. Я дал ей возможность говорить, чувствовал, как ко мне возвращалась часть моей профессиональной отстраненности. Говорить мне не было никакой необходимости, она больше не ожидала ответов, она хотела говорить сама, быть с кем-то рядом, чтобы осилить страх одиночества. Ее собственный голос поддерживал ее, мешал рассыпаться на части. То обстоятельство, что кто-то слушал ее и, мало того, понимал, что она говорит, вникал в ее речь, давало ей какие-то гарантии собственной жизни. Реальной, не призрачной. Ее резкий голос звучал в моих ушах, интонация немного прыгала — от напряжения нервов.