А действительность была печальной – он, как последний болван, торчал на тумбе, когда все остальные давно уже были на середине бассейна. В общем, заплыв на короткую дистанцию Денис проиграл. Зато все последующие – выиграл, так что все равно был на пьедестале победителей, пусть и с серебряной медалью.
И к машине они шли в превосходном настроении. Кемаль гордо тащил призовой кубок, а Лейла всю дорогу шутливо подкалывала брата:
– Ну, Дэн, ты сегодня выдал! В игру «Замри!» играл, что ли? Застыл, глаза вытаращил, физиономия, словно у обкакавшегося пингвина!
– Можно подумать, ты видела хоть одного такого, – отмахнулся Денис и, смешно сморщившись, почесал затылок. – Да показалось мне просто, все из-за тебя, мама. С утра раздраконила разговорами о тете Ане и Нике, вот мне и мерещится теперь!
– Что мерещится? – сердце вдруг болезненно дернулось.
– Да так, ерунда всякая.
– Сам ты ерунда! – насмешливо прозвенел невозможный здесь и сейчас голос. – Я не посмотрю, Денька, что ты таким лосем вымахал, в лоб все равно получишь.
– Ника, ты же девушка, тебе положено краснеть и конфузливо отводить глазки, а ты сразу в лоб!
– Лось, лось, лось!
– Ежик, прекрати повторять за сестрой глупости. Хотя в чем-то она права, ты, Денис, действительно вымахал, другого слова не подберешь.
Время словно остановилось, сжав со всех сторон в прозрачные тиски. С трудом преодолевая сопротивление этих тисков, Татьяна медленно обернулась.
На нее смотрела, улыбаясь сквозь слезы, загорелая до черноты Анна. Рядом, прижавшись к матери, стояла Ника, повзрослевшая и похорошевшая еще больше, от невероятных двухцветных глаз невозможно было оторваться. И – тот самый мальчик из торгового центра.
– Таньский, познакомься, – Анна нежно взлохматила длинные вьющиеся волосы малыша, – это Алексей Майоров. Младший.
Сколько он уже в этом каменном мешке – день, два, месяц, год? Время слилось в тягучую серую массу, совершенно не разделяемую даже на день и ночь. Полуобморочный, рваный сон, приносимая молчаливым охранником еда, карнавал абсурда под названием «допрос», встречи с адвокатом, который ни на секунду не сомневался в виновности своего подзащитного, и – затягивающая все глубже трясина отчаяния и безнадежности.
Это нельзя было назвать жизнью. Больше похоже на анабиоз. Хотелось бы сказать – кошмарный сон, но увы – проснуться не получалось.
Как и заснуть нормально. Уставшее, измотанное тело требовало отдыха, оно сначала вопило, потом – стонало, а теперь только хрипело. Но стянутые в тугую пружину нервы не позволяли отключиться, полностью расслабиться хотя бы на час, позволяя не больше двадцати минут болезненного забытья. И снова – мысли, мысли, мысли. По большей части серые, иногда – черные, и все меньше – светлых, позитивных, дающих надежду.