В облике арестованного было что-то необычное, неестественное, однако эта неестественность не бросалась в глаза и не сразу привлекала к себе внимание. Низкорослый человек лет тридцати пяти, похожий издали на подростка, с гладкими и светлыми, зачесанными назад волосами, с тонким бабьим голосом, с бесцветными глазами и безразличным взглядом. Мимо него можно было пройти, как и мимо десятков и сотен других людей, встречавшихся на пути. И, только приглядевшись повнимательнее — и не один раз, — Дымов понял, в чем заключается эта неестественность. Фигура арестованного казалась крепко, но грубо сколоченной из отдельных, случайно пригнанных друг к другу кусков различной пропорции. Непомерно длинные сильные руки, будто подвешенные к плечам; плечи широкие, почти квадратные; узкая мальчишеская талия; маленькие, тонкие, слегка искривленные ноги. Это впечатление диспропорции усиливалось при взгляде на лицо арестованного — на его большой лоб, нависший над плоским, приплюснутым лицом, с боков которого торчали уши, будто вывернутые наизнанку. Было в нем что-то уродливое, карликообразное, словно природа, не сделав его карликом, вместе с тем остановилась на полпути и не довела до конца образование нормальной человеческой фигуры.
И вел себя арестованный довольно странно. Когда его выволокли на берег и буквально вытащили — хрипящего, с закушенными губами, с искаженным лицом — из водолазного скафандра, он обхватил себя длинными руками, будто хотел согреться, и закачался в бессильной ярости. Но так было только мгновение. Щурясь от света нескольких направленных на него фонарей, стараясь придать своему лицу спокойное, беспечное выражение, он дважды произнес:
— Ende! Ende![7]
Потом на чистом русском языке попросил поскорее отправить его в помещение, так как чувствует себя усталым, хочет отдохнуть, но, если время не терпит, он готов давать показания, хотя предпочитает это делать не здесь, в поселке, а в центре, т. е. в Москве.
…Уже трижды допрашивал его Дымов в присутствии Ширшова и Рощина. Сергей Сергеевич понимал, что только в Москве ему удастся вплотную заняться следствием по этому делу. Но перед тем как отправить арестованного в Москву, ему хотелось еще здесь, на месте, получить первые и, возможно, существенные показания.
К удивлению Дымова, а тем более Ширшова и Рощина, арестованный был довольно словоохотлив и на вопросы отвечал быстро, не задумываясь. Он, казалось, даже хотел произвести впечатление, чтобы арестовавшие его понимали, что перед ними — крупный, вытренированный и знающий себе цену разведчик-аристократ. Он может позволить себе этот маленький спектакль: держаться независимо, разговаривать свободно, без тени испуга или угодливости, так как он — это надо было понять сразу! — из тех, о ком будут заботиться «с той стороны».