Принцесса специй (Дивакаруни) - страница 36

, поступил в колледж со стипендией, закончил отличником. Но такой скромный, от него самого ничего этого не узнаешь. Я просто уверена: если бы папа с ним поговорил, он бы сразу понял, какой он замечательный. - Может, приведешь его как-нибудь в магазин, я тоже бы с ним поболтала. - Обязательно приведу. Уверена, ему у вас понравится. Он интересуется индийской культурой, и особенно кухней. Я каждый раз готовлю ему что-нибудь индийское, когда прихожу к нему в гости. Вы же знаете, в мексиканской кухне используется много тех же самых специй, что и у нас... Внезапно она замолчала. Гиту так просто не сбить с толку. Она смотрит прямо на меня огромными, как озера, глазами - в них мое лицо. - Постойте, теперь я вспомнила. Дедушка говорил, что вы умеете колдовать. - Старческие фантазии, - парирую я. - Ну, не знаю, - протянула она, - вообще дедушка такие вещи чует, - она еще с минуту меня изучает. - Ладно, что если даже так. Вы мне не кажетесь злой. Как-нибудь скоро я приведу к вам Хуана, может быть, даже на следующей неделе. - На следующей неделе? Хорошо, - я поднимаюсь. На данный момент я сделала все, что могла, хотя впереди еще ждет много трудностей. - Вот смотри, тут я тебе принесла кое-что. Я разворачиваю свой сверток, вынимаю бутылочку с пикулями манго в горчичном масле, куда я добавила метхи, который помогает залечивать раны, и ада, который прибавит мужества, когда необходимо сказать «нет», а также амчура для принятия правильных решений. Она подносит бутылочку к свету лампы, та отсвечивает красно-золотистым. - Спасибо, это мои любимые. А вы, конечно, об этом знали, - в ее глазах мелькнул озорной огонек, - и, конечно, добавили туда какую-то магию? - Магия - в твоем сердце, - возразила я. - Но вообще, если серьезно, спасибо, что пришли. Мне стало гораздо спокойнее. Послушайте, давайте я провожу вас вниз. В вестибюле она крепко меня обнимает. Руки Гиты, спустившейся со своих мерцающих высот, обхватывает меня, словно крылья. Она кладет что-то в мою ладонь. - Может быть, у вас будет возможность - ну, если вдруг они случайно зайдут в магазин, - показать им; и скажите также, что мы с Хуаном не живем вместе, - на моей щеке на миг расцвела роза от ее горячего поцелуя. - А вот мой номер, ну мало ли что, просто на всякий случай. Во мне рождается план, как шорох расправленных крыльев. Я все это передам ее деду, когда он придет в следующий раз - и номер, и фото - и скажу, что дальше делать. На пути назад в автобусе мои плечи горели и искрились, там, где их коснулись ее обнимающие руки. Кожа на моем лице обожжена там, где она выдохнула без слов свое желание: сделай так, чтобы те, кого я люблю больше всего, полюбили и друг друга. Мои глаза слепит при взгляде на фотографию: два столь юных влюбленных создания улыбаются мне с мучительной верой, так, будто я могу все поправить, я, Тило, которая сейчас в гораздо большей беде, чем грозящие вам когда-либо. Я просыпаюсь - и она сидит у моего изголовья, в магазине темно, и только неизвестно откуда исходит голубовато-зеленое свечение и запах масла гибискуса, что она иногда разрешала втирать в свои волосы. Это Мудрейшая сидит, положив ногу на ногу, очень сильно ссутулившись, как будто что-то давит на нее слишком тяжелым, невыносимым грузом, моя ли жизнь, ее собственная - не знаю. Шрамы на ее руках горят огненными полосами на иссохшей коже. Я было отпрянула в испуге, но потом застыла, потому что на ее лице не было никаких признаков гнева, а только печаль. Невозможно глубокая, как дно морское. И внутри меня что-то как будто выкручивается, как будто выжимают мокрое белье до последней капли. - Мама, - я протягиваю руку, но она проходит сквозь нее. Здесь только ее астральное тело, как мне следовало бы догадаться. Меня охватывает еще большее сожаление, потому что я сразу же вспомнила, как после таких астральных путешествий она всегда лежала на своем ложе, восстанавливая силы, дыша слабо, с большими багровыми синяками под глазами, похожими на кровоподтеки. - Мама, это плохо, то, что я сделала? - Тило, - ее голос еле слышен и отдается эхом, как пещере, - Тило, доченька, не следовало так поступать. - Но, Мама, как еще я могла помочь Гите и ее дедушке, ведь он попросил помощи первый раз в своей жизни. - Доченька, помощь, которую ты пытаешься оказать вне этих стен, оборачивается против тебя самой, разве ты не понимаешь? Даже здесь, внутри, все уже работает не так, как ты хочешь. - Джагшит, - прошептала я упавшим голосом. - Да, но будут и другие. Ты не помнишь последний урок? Я пытаюсь припомнить, но в голове только разрозненные фрагменты мозаики. - В своей основе Принцессы лишены всякой силы, они - как дудка, на которой играет ветер. Только специи принимают решение и человек, которому их дают. Ты должна уважать их совместный выбор и смириться в случае неудачи. - Мама, я... - Можно смотреть в прошлое, но нельзя вмешиваться в настоящее; когда ты переступаешь вековые законы, ты стократ увеличиваешь шансы на неудачу. Вековые законы поддерживают хрупкое равновесие мира - так было до меня, до других Мудрейших и даже до Самой Старейшей. Ее голос становится то громче, то тише, как будто заглушаемый штормом. Мне так много надо спросить у нее. В своей наивности я всегда полагала, что она и была единственной Мудрейшей. Кто эти другие Мудрейшие, кто такая Самая Старейшая? И из самых темных уголков сознания выплывает вопрос, полный жгучего любопытства, но я не могу ее произнести вслух. Кто ты? Когда и почему ты стала той, что ты есть? Но вопрос вылетел из головы, потому что она продолжает: - Не позволяй Америке затянуть тебя в беды, которые ты даже не можешь вообразить. Не возбуждай ненависть специй своими мечтами о любви. Как будто меня оглушили, я шепчу: - Ты знаешь? Она не отвечает. Ее образ уже тает, фосфоресцирующий свет бледнеет на стенах. - Подожди, Мама... - Дитя, я отдала все силы своего сердца, чтобы донести до тебя это предупреждение, - говорит она слабо, голубовато-прозрачными, как воздух, губами, - больше я не смогу прийти. - Мама, ты хорошо меня знаешь, ответь мне на один вопрос, прежде чем ты уйдешь. Если Принцесса хочет вернуть себе обычную жизнь. Как специи... Но она исчезла. Вокруг только холодные стены и прозрачный сумрак, ни малейшего колыхания, ничего, что могло бы свидетельствовать о том, что она только что была здесь. Ни малейшего звука, ни парящего запаха гибискуса от ее волос. Только специи смотрят со всех сторон, они сильнее, чем я когда-либо предполагала, их темная энергия сконцентрирована до предела. Специи вобрали в себя весь воздух, не оставив мне ни глотка, тем самым подтверждая, что это был вовсе не сон. И показывая, что они тоже все слышали. Время тянется медленно, но вот встает солнце, сначала оно цвета куркумы, затем рассыпается лучами цвета киновари. На голом дереве снаружи птицы с клювами цвета фенхеля что-то грустно щебечут. Небо давящее, и тучи, черные, стягиваются к центру города, где я недавно побывала. Я подумала о Хароне, о жене Ахуджи, о Гите и ее Хуане. Я протерла полки, аккуратно разложила все по местам, подумала, почему они не приходят. Машины, фырча, проезжают мимо. Какой-то хлопок, какие-то крики, затем сирена «скорой» и, наконец, шум воды из шланга, моющего асфальт. Джагшит, Джагшит, кричу я про себя. Но вспоминаю лицо Мудрейшей, вспоминаю предупреждение и не делаю даже шага к окну. Но может быть, мне все это только пригрезилось в моих блужданиях сквозь ночь меж тем, чего я желаю, и тем, чего боюсь. Может, просто это обычное утро, вот и грузовик, громыхая, останавливается у двери, и двое рабочих в темно-синей форме с нашитыми у них над карманами белыми полосками, где красным написаны их имена - Рэй и Хосе, стучатся с криком: «Доставка». Или Карма, это черное, как смерть, великое колесо, уже приведено в движение, и его уже не остановить. Парни в форме спрашивают: - Куда поставить? Затем: - Подпишитесь здесь, говорите по-английски, а? Вытирают рукавами пот со лба: - Тяжелая штука, леди. У вас нет какой-нибудь кока-колы или чего-нибудь получше - холодненького пивка? Я даю им сок манго со льдом и листьями мяты, которая увеличивает ощущение прохлады и помогает сохранять силу на протяжении целого дня. Я кусаю губы от нетерпения, ожидая, когда они помашут мне на прощанье со словами «Gracias» и «Пока» и грузовик тронется, сотрясаясь и дребезжа. Наконец, зеленый огонек мигнул, и я осталась наедине с картонной коробкой из SEARS. Я начала разрезать веревку, голос внутри торопит: скорее, скорее, но нож не слушается. Мой нож, пятна на котором - словно слезы упрека, выкручивается, норовит выскользнуть из рук. Пару раз я чуть не порезалась. Тогда, наконец, я отложила его и принялась сама руками вскрывать коробку. Продираюсь сквозь слои мятой бумаги, как сквозь рыхлый снег, вынимаю и откладываю в сторону куски поролона, ломкого, как морская соль. Не знаю, сколько это заняло времени, мое сердце прыгало в груди, как зверь в клетке, пока, наконец, я не вынимаю его, тяжелое, скользкое, и не поворачиваю его так, чтобы оно светилось. Мое зеркало. Все специи наблюдают за этим, их глаза как один, их дыхание слилось в один выдох неодобрения, тихий вопрос: зачем? Ах, если бы я знала. У меня внутри такое ощущение, как будто кто-то ходит по тонкому льду, зная, что в любой момент он может треснуть, но уже не может остановиться. Вот вопрос, которым я никогда не задавалась на острове: Мудрейшая, почему зеркало - запрещенный предмет, что плохого в том, чтобы посмотреть на себя? Полуденное солнце вспыхивает в моем зеркале, на мгновение озарив весь магазин таким ослепительным светом, что даже специям пришлось зажмуриться. Прежде чем они снова открыли свои глаза, я сняла изображение Кришны и повесила зеркало на торчащий гвоздь, бережно набросив на него шаль. О, зеркало, запретное стекло, поможешь ли ты мне что-то понять о себе? Но не сегодня. Еще не время. Почему, Тило, дурочка, зачем же ты тогда купила его? В тишине этот голос звучит пугающе. Во мне искрой вспыхивает: они говорят? И я чувствую, как будто черный глаз приближается, давя на меня взглядом, полным недоверия. Но испуг уже забывается в приливе радости, которая наполняет все мое существо. Пусть с насмешкой, пусть с раздражением, но они заговорили со мной опять, мои специи. Милые специи, вы молчали так долго. Кто знает, для чего и когда может пригодиться мне зеркало, я отвечаю, голосом светлым, как касание ветра до цветка чертополоха на воде. Я чувствую их пытливое внимание явственно, как тепло солнца на моей коже. Они не торопятся испепелить меня на месте. Не спешат выносить приговор. Может, Мудрейшая ошиблась? Может быть, еще не все потеряно для нас? В диком, запертом в клетку сердце своем я повторяю снова и снова: - Специи, верьте мне, дайте мне шанс. Несмотря на Америку, несмотря на любовь, ваша Тило вас не оставит.