Мятые, прожженные шинели, разнокалиберные валенки или ботинки с обмотками из всякого тряпья. Один из бойцов за неимением шапки натянул на уши две пилотки. Но винтовки имели все. У двоих-троих я заметил серые заскорузлые от крови повязки. Разговор сразу принял резкий характер.
— Драпаете? — спросил капитан.
— А вы на парад собрались? — отозвался на ходу один из красноармейцев.
— А ну, стой! — скомандовал Гладков.
Молодец Иван Алексеевич! Он не хватался за оружие, не повышал голоса, но своей уверенностью внушал уважение. Бойцы приостановились.
— Кто старший?
Повисло молчание. Ручной пулеметчик из моего взвода, рослый парень, пошевелил стволом и презрительно сплюнул. Сержант в полушубке отдал честь и доложил:
— Сержант такой-то, командир отделения. Исполняю обязанности командира роты.
— Полушубок-то небось со своего погибшего командира снял? — проговорил Гладков, и в голосе его прозвучали такие нотки, что даже мне стало не по себе. Возьмет да шлепнет за отход и мародерство!
Почуял это и сержант. Стал путано объяснять, что полушубок нашел в разбитом обозе. При этом нервно дергал верхний крючок, пока тот не оторвался. Мы увидели перебинтованную шею.
— Ранен?
— Так точно, товарищ капитан.
Тогда для меня было удивительно, что рота состоит из двух десятков человек, а командует ей сержант. Вскоре я этому перестану удивляться. Отошли на обочину, и сержант рассказал, что их полк вел бой, отступали, а вчера попали под бомбежку.
— А где полк? — допытывался Гладков.
Сержант растерянно пожимал плечами. Потерялись… очень сильно бомбили. Ротный погиб, два командира взвода. И это для меня было дико. По моим понятиям, мог потеряться боец, заблудиться взвод, но целый полк! Две тысячи человек, десятки автомашин и лошадей, артиллерийские батареи! Но свое удивление я оставил при себе и правильно сделал.
— Вы тоже днем осторожнее, товарищ капитан, — посоветовал сержант. — Немцы по головам ходят. Чуть зевнешь, пара-тройка «юнкерсов» из всех стволов лупят.
— Учту, — очень серьезно ответил Гладков. — Но ты мне не ответил, отступать далеко собрались?
— Найдем штаб полка… или дивизии. Тогда командиры определят.
— Ну, идите.
А я впервые попал в тот день под бомбежку. Многие фронтовики говорят, что к этой штуке невозможно привыкнуть. Впрочем, к ощущению смерти вообще привыкнуть невозможно. Рев моторов и вой сирен «Юнкерсов-87», идущих в крутое пике, показали мне, что такое война.
— Ложись! Воздух! — кричал кто-то с запозданием.
Это произошло после той встречи с отступающими, когда мы вернулись на место дневки в лес. Я брякнулся в снег между двумя тополями, рядом лежал сержант Пинчук. Полк находился метрах в трехстах от дороги, но мощные взрывы, которые там гремели, встряхивали землю с такой силой, что меня подбросило едва не на полметра. Я вцепился пальцами в траву под снегом, но следующий толчок, хоть и не такой сильный, снова встряхнул меня, а пучки травы вместе с корнями остались в стиснутых пальцах.