– Товар испортишь! Плати и делай с ней что хочешь, а пока не смей трогать!
Упавшая на землю невольница лежала без чувств. Подол малинового ситцевого сарафана задрался, обнажив стройные ноги. Бросив похотливый взгляд, Саид-Ахмед облизнулся и осторожно ткнул ее в бок носком сапога:
– Поднимайся!
Не дождавшись ответа, бей подхватил бурдюк с айраном и плеснул ей в лицо. Девушка медленно открыла глаза, с недоумением огляделась вокруг и слабым голосом произнесла:
– Где я?
Злобно взглянув на мурзу, ногаец торопливо спросил у нее:
– Как тебя звать, помнишь?
– Нет.
Пленница застонала и принялась ожесточенно растирать виски. Бей вопросительно посмотрел на ее подружку.
– Златой кличут, – испуганно сообщила светловолосая красавица. – А меня Лесей.
Саид-Ахмед раздраженно отмахнулся от нее рукой и повернулся к Кель-Селиму. Хищно раздув ноздри птичьего носа, он с едва скрываемой угрозой потребовал:
– Плати!
Мурза выкатил в насмешке свои жабьи глаза и презрительно сплюнул:
– Негодный товар подсунуть хочешь? Одна без памяти, а другая калека.
С этими словами он кивнул на Лесю. Смуглая синеглазая девушка, дрожа всем телом, баюкала опухшую руку.
Ногаец насупился и нехотя пояснил:
– Мои нукеры перестарались. Ничего страшно – в Кефе любой лекарь вылечит.
– А кто за лечение будет платить? И ханский саудат? Сам заплатишь?
Таких денег у Саид-Ахмета не было и, скрепя сердце, он нехотя предложил:
– Триста золотых за обеих.
– Двести пятьдесят, – усмехнулся мурза, внутренне торжествуя. Ногаец был прав: гяурки хороши, и можно было неплохо заработать. Благословенные времена, когда за некоторых невольниц удавалось выручить золото по весу, давно минули, но спрос все рано был велик.
– В китабет какую сумму запишем?
Помимо ханского сбора была еще и пошлина – хумс, шариатский налог с добычи. Его еще называли долей имама, и равнялся он одной пятой от стоимости невольника. Дань брала кафинская таможня.
– Сколько есть, столько и запишем. Я не хочу, чтобы какой-нибудь нечестивый сын осла и верблюдицы донес кадиаскеру, – процедил сквозь зубы ногаец и злорадно посмотрел на мурзу. Ему, потомку славного, но обнищавшего рода, приходилось вести торг, словно купцу-иудею.
Кель-Селим молча проглотил оскорбление, выложил кошель с золотом и махнул своим охранникам. Подхватив невольниц, они вышли из шатра, где их дожидались крытые повозки, обитые изнутри мягким войлоком. Ценный груз требовал бережного отношения. Степняки дружно взлетели в седло, свистнула камча, и маленький караван тронулся в дорогу. По Муравскому шляху, тропою слез, через Перекоп. В Кафу. Главный невольничий рынок Крымского ханства.