— Я с радостью освобожу их… — Монк сделал паузу, — если вы, милорд, перейдете на сторону парламента и будете сражаться под моим началом.
Грейстил решительно покачал головой:
— Нет, генерал. Я никогда не буду сражаться за Кромвеля. Потому что я — роялист.
— А вы знаете, что я тоже когда-то был роялистом?
— Стало быть, вы ренегат, перебежчик? — Грейстил взглянул на генерала с явным осуждением.
Монк снова усмехнулся и, пожав плечами, продолжил:
— Между прочим, я сидел в лондонском Тауэре. Сидел целых два года, показавшихся мне вечностью. А потом мне предоставили выбор: или гнить в Тауэре дальше, или присоединиться к армии парламента и отправиться в Ирландию сражаться с тамошними повстанцами. Я выбрал последнее.
Монтгомери пристально посмотрел в глаза Монка. «В глубине души этот человек ненавидит Кромвеля так же, как и я», — подумал капитан.
— Я слышал только о ваших деяниях в Шотландии, генерал. Между прочим, созданный вами полк колдстримской гвардии заслуживает самых высоких похвал.
— В таком случае вступайте в него, Монтгомери.
Грейстил снова покачал головой:
— Я давал присягу Стюартам, и моя шпага принадлежит Карлу II.
Потянулись бесконечные зимние месяцы. И Монк, когда бы ни приезжал из Эдинбурга, обязательно приходил в камеру Грейстила, вновь и вновь повторяя свое предложение. Однако роялист по-прежнему упрямствовал. Но скудный рацион и постоянный холод были не самыми суровыми испытаниями, которые приходилось переносить Грейстилу. Куда больше мучений доставляла ему мысль о том, что его молодые солдаты испытывают в своих камерах даже горшие муки, и временами эта мысль едва не сводила его с ума.
Как-то утром стражник сообщил ему, что один из его солдат повесился в своей темнице. Грейстил долго корил себя за смерть парня; когда же Монк в очередной раз наведался в Бервик, капитан продемонстрировал готовность к частичной сдаче своих позиций.
— Генерал, предоставьте моим людям возможность выбора. Скажите им, что если они согласятся в обмен на освобождение вступить в вашу армию, то я не стану возражать против этого.
— А если согласятся, то вы возглавите их?
Но в этом вопросе Грейстил был непреклонен.
— Нет, генерал: Зачем спрашивать? Вы ведь знаете, что я предан Карлу Стюарту.
— Если я выпущу ваших людей из-за решетки, у меня исчезнет средство давления на вас, — проворчал в ответ Монк.
Двумя днями позже стражник отпер камеру Монтгомери и, надев на него ручные кандалы, доставил в кабинет генерала. Подобно старому опытному волку, Грейстил сразу почуял ловушку, поэтому решил хранить молчание, пока Монк не заговорит. А тот поднялся из-за стола, подошел к двери и выглянул в коридор, словно опасаясь, что их могут подслушать. Затем снял с пленника наручники и тихо сказал: