Неосознанный, невысказанный в течение многих лет гнев сжигал ее изнутри.
— В этом нет моей вины.
— Конечно, нет.
Его капитуляция только распалило пламя, бушующее в ее сердце.
— Это ее вина. Моей матери. Она могла бы остаться. Она должна была остаться с нами. Со мной.
— Она была селки.
— Она была эгоисткой, — обвинение вырвалось из нее с силой боли, переживаемой и подавляемой годами.
— И ты не хочешь быть похожей на нее.
— Нет.
— Так или иначе.
— Я… — Люси закрыла рот. Открыла его. — Нет.
— Она бы вернулась за тобой, — сказал Конн, и его голос был настолько нежен, что ей было почти все равно, лгал ли он. — Если бы она была жива. Она бы вернулась за тобой и Калебом в подходящее время.
— Когда ты ребенок, трудно постигнуть концепцию «подходящего времени», — холодно сказала Люси. — Тебе просто нужна твоя мама.
— Для нас все иначе.
— Не настолько иначе, чем ты думаешь. Ты же скучаешь по своему отцу.
Конн вздрогнул, как будто она воткнула в него гарпун.
— Мой отец не умер. Он ушел под волну.
— А мой — напился и вышел в море на лодке. Ушел, значит — ушел. Есть больше, чем один способ быть брошенным.
— Люси… — сожаление сквозило в его голосе.
Она покачала головой. Ее глаза были сухими. Раздраженными.
— Все в порядке. Я в порядке. Теперь я уже взрослая.
— Возможно, твоя сила сосредоточилась на том, чтобы подавить трансформацию, — осторожно предположил Конн. — И упражняясь в этом, дисциплинируя свой дар, изо дня в день, из года в год, ты стала сильной.
У Люси в горле встал ком, она сглотнула.
— Ну, это как раз то, чего ты хотел, не так ли? — Люси удалось произнести эти слова всего лишь с оттенком горечи. — Чтобы я была сильной. Чтобы я была Тэргэйр ингхин. — Она споткнулась, произнося плохо знакомую фразу: тэргах иин-йен.
Его глаза потемнели.
— Я хочу, чтобы ты была собой.
— Для этого ты должен оставить меня в покое!
Ее слова повисли между ними. Она взяла бы их назад, если бы могла.
Люси стояла там, чувствуя себя ужасно. Это не ее вина.
И даже не его, признала она справедливо. Иногда возможность видеть ситуацию с обеих сторон — полный отстой.
— Я не могу, — мрачно сказал Конн.
— Из-за пророчества, — покорно кивнула она.
Его глаза сверкнули.
— Потому что это была не ты, — огрызнулся он. — Осмотрительная, пугливая, неудовлетворенная, влачащая полужизнь, исполненную сознания своего долга. Ты выше этого. Ты заслуживаешь большего, чем такая жизнь.
— Это было не так уж плохо, — пробормотала она.
Конн выплыл из кресла со свирепым изяществом, которое заставило ее пульс подскочить.
— Это невыносимо. Отрицать свою природу… Отступиться от своей свободы… — он замолчал.