Ее удивленные серые глаза изучали его лицо, как будто она разглядела в нем то, чего никто не искал. То, что он сам предпочитал не видеть.
Гордость требовала не отводить взгляда.
— Сколько у тебя было собак? — мягко спросила Люси.
Он пожал плечами.
— Сотни. После четырнадцатого или сорокового, я научился не слишком… привязываться.
Она наклонила голову, не отрывая взгляда от его лица.
— Тогда, к чему вообще заводить домашних питомцев?
Этот вопрос он и сам частенько себе задавал. Каждый раз, когда он держал на руках остывшее старое тело, гладил седую морду. Каждый раз, когда нес собачий труп на холмы, чтобы похоронить его одному, в тишине.
— У меня всегда кто-то был. У моего отца всегда кто-то был. Это — традиция, — сказал он.
Способ поддерживать связь с прошлым, оставаться связанным с отцом, который бросил его.
— Если у тебя были сотни, времени изменить традицию было предостаточно, — заметила Люси. — Я думаю, тебе была нужна компания.
Конн спрятал за спиной сжатые в кулаки руки. Потрясенный он уставился на нее с каменным выражением на лице. Она его «прочитала». Селки, живший один, свободный от человеческих предрассудков и человеческих эмоций. Они не требовали дружеских отношений. И он не нуждался в этом.
— Ты, конечно, можешь думать, что хочешь, — вежливо сказал Конн и подхватил ее на руки.
Он почувствовал, как Люси стала чаще дышать. Но она не сопротивлялась.
Прогресс? Возможно.
Ее спутанные светлые волосы были зажаты между ними. Он осторожно освободил их, перемещая вес ее тела.
— Ты знаешь, я могу идти и сама, — предложила Люси.
— Ты не сможешь взобраться наверх, — ответил Конн. — Только не босиком.
— Я сильнее, чем выгляжу, — она печально улыбнулась. — И тяжелее.
Высокая и изящная, с кожей столь же бледной как ива, если с нее снять кору.
— Я полагаю, что смогу нести это бремя.
Как она должна мириться с его прикосновением?
Он шагал с нею вверх по склону. Несмотря на бледное лицо и холодные руки, она чувствовала себя согретой в его объятьях, согретой и влажной. Ниже путаницы из котиковой шкуры и дождевика, он различал, как быстро поднимается и опускается ее грудь. Его рука была очень близко к ее груди. Ее волосы щекотали ему шею. Она пахла женщиной и немного мокрой псиной.
Она — не селки.
Но у ее человечности — беспорядочной, подлинной, безыскусной — была своя естественная привлекательность.
Тропинка была узкой, вытоптанной им и собаками. Длинная трава шептала о доме. Птица взлетела вдоль зубчатой стены, крича предупреждение или приветствие.
Люси посмотрела вверх на птицу, затем вниз на тропинку и Мэдэдха, который бежал то перед ними, то за ними. Она смотрела на что угодно, кроме Конна.