– Хорошо, я не скажу.
– Ну, тогда вот что… Она живет на улице Чехова, дом двадцать семь. Дом приметный такой, очень старой постройки, с башенкой наверху. Подъезд первый с краю, вход со двора. Там еще рядом кафе есть… А напротив дома – кинотеатр «Современник».
– А номер квартиры какой?
– Не знаю, Марусь. В том доме моя мама когда-то жила. Там Никитка с Наташей и познакомился, когда бабушку навещал. В отрочестве еще. Вообще, мы с ним редко ее навещали – теперь каюсь, конечно, да назад уже ничего не вернешь. Ксения нас от этого родства отстранила. И мать мою за родственницу не признала. Она со всеми так поступала, кто хоть как-то посягал на ее собственность. Вот, знаешь, в последнее время меня эта мысль грызет и грызет: как так у нее это получалось всегда ловко? Вроде ничего особенного она при этом и не делала… А я? Я-то где был?
– А фамилия у Наташи сейчас какая? Она ее поменяла, когда разводилась?
– Я не знаю, Марусь. Нет, наверное.
– Она одна живет?
– Нет, с мамой. У них квартира, по-моему, однокомнатная.
– А как маму зовут?
– Мария Александровна, кажется. Точно не помню. Ксения с ее матерью тоже не подружилась. Не сочла нужным впустить в круг своих близких. Она даже в гостях у нас ни разу не была.
– А телефон ее у вас есть?
– Нет. Номера ее телефонного я не знаю. Наташа же совсем неожиданно от нас ушла. Я пришел вечером из клиники – ее уже не было. И ничего у меня больше, выходит, не было. Как будто свет внутри меня взяли и выключили. Такое вот случается в жизни несчастье, девочка… Да не бойся, ты ее быстро найдешь, ничего страшного! Дом старый, там все друг друга знают…
– А вы ее потом не искали?
– Нет. Не искал. Зачем? Что я ей скажу? Что люблю ее? Смешно…
– Хорошо, Виктор Николаевич. Конечно, я вашу Наташу найду. А что ей сказать?
– Скажи, чтобы сюда, ко мне, пришла. Ненадолго. Скажи, что попрощаться, мол, человек хочет.
– Виктор Николаевич! Я вас прошу, не говорите так! Ну что это такое – попрощаться? Слышать этого не могу!
– Все, все, не буду… Ты когда к ней пойдешь?
– Так сегодня и пойду. Меня с работы как раз отпустили.
– Это хорошо, что сегодня. Значит, я успею… Еще раз прости, что именно тебя об этом попросил. Больше, понимаешь, некого. Иди, иди, Маруся, поторопись… Ко мне сейчас с капельницей придут…
Закрыв за собой дверь палаты, Маруся постояла еще немного, прильнув к ней спиной и глотая набежавшие слезы. Ей и самой непонятно было, отчего так сильно хочется плакать. То ли от жалости к Виктору Николаевичу, то ли от задетой за живое женской своей ревности… Нет, плакать здесь нехорошо, наверное. Надо хоть на улицу выйти…