Тут я перебил его. Я окончательно сбился с толку — он осыпал меня целым градом причудливых явлений природы и всевозможных невозможностей, так что мой мозг положительно пылал.
— Профессор, я готов снова быть твоим послушным учеником. Укажи мне сущность, чтобы я мог применить твое знание, когда ты будешь продолжать. До сих пор я кидался во все стороны и следовал за твоей фантазией как сумасшедший, а не как здравомыслящий человек. Я чувствую себя как новичок, заблудившийся в болоте в туман, скачущий с кочки на кочку в надежде выбраться, идя сам не зная куда.
— Это очень наглядно, — ответил он. — Хорошо, я скажу тебе. Сущность моей речи следующая: я хочу, чтобы ты уверовал.
— Во что?
— Уверовал в то, во что верить не можешь. Я приведу тебе пример. Мне пришлось слышать от одного американца такое определение веры: это то, что дает нам возможность поверить тому, что можно. В одном отношении я с ним согласен. Он этим хотел сказать, что на жизнь надо смотреть широко, что не следует допускать, чтобы маленькая ничтожная истина подавляла бы великую истину. Сначала нам нужна незначительная истина. Господи! Мы храним и ценим ее, но не следует верить, что она истина всего мира.
— Так значит ты боишься, что преждевременное раскрытие может вызвать во мне предубеждение по отношению к некоторым странным явлениям? Так ли я понял твою мысль?
— Ах, все же ты мой любимый ученик! Тебя стоит учить. Так как тебе хочется понять, то ты уже сделал первый шаг к истине: значит, ты полагаешь, что ранки на шее детей вызваны тем же самым, что и у мисс Люси?
— Я так предполагаю, — ответил я.
— Ты ошибся. О, если бы это было так! Но увы! нет! Хуже, гораздо, гораздо хуже!
— Во имя Господа Бога, Ван Хелзинк, что ты хочешь сказать? — воскликнул я.
— Эти ранки сделала сама Люси! — сказал он горестно.
Дневник доктора Сьюарда
(продолжение)
Страшная злоба овладела мною: у меня возникло ощущение, будто он дал пощечину живой Люси. Я резким движением отодвинул стол, встал и сказал:
— Вы с ума сошли, Ван Хелзинк.
Он поднял голову и грустно, и бесконечно ласково посмотрел на меня; я сразу успокоился.
— Хотелось бы мне, чтобы это было так на самом деле, — сказал он. — Сумасшествие легче перенести, чем такую действительность. О, мой друг, подумай, почему я иду такими окольными путями, и так долго не говорил тебе такой простой вещи? Потому ли, что я презираю тебя и презирал всю жизнь? Оттого ли, что хотел тебе этим доставить страдание? Оттого ли, что я теперь захотел отплатить тебе за то, что ты спас мне когда-то жизнь и избавил меня от такой ужасной смерти? О, нет!