Майк снова заводится, стеная, скуля, зализывая раны.
– Последи лучше за нашей Спящей красавицей, – говорю я и иду за Радкиным на лестницу.
Он стоит, облокотившись на перила балкона, глядя на блеклую стриптизершу.
– Отличный вид, – говорю я, локоть к локтю на перилах.
Все мужики внизу стоят лицом к сцене, бабы трутся между ними, одна из них подкидывает вверх несколько орешков и ловит их в декольте.
Радкин крутит виски на дне стакана и говорит:
– Ты же знаешь, как теперь все будет, да?
Думаю, ну вот, бля, начинается, говорю:
– Нет. А как теперь все будет?
Радкин пялится в свой стакан.
– Он так и будет убивать их, а мы так и будем их находить. Всегда на шаг позади, мы никогда не сможем его опередить.
– Мы его поймаем, – говорю я.
– Да. И как же?
– Терпение, бля, и труд. Рано или поздно он проколется. Как это обычно бывает.
– Как обычно? Тут ничего обычного нет.
– Ну, ты знаешь, что я имею в виду.
– Нет, не знаю. Ты что-нибудь подобное видел?
Я думаю о маленьких девочках и потерянных годах и говорю:
– Да, видел.
– А я вот так не думаю.
Но меня с толку не собьешь:
– Мы его поймаем.
– Ты хороший мужик, Боб, – говорит он, и зря, потому что когда-то мне это уже говорили, и тогда это была неправда, а сейчас тем более, и поэтому звучит это как-то, бля, снисходительно.
– И что это, интересно, значит, а? – спрашиваю я.
– Что я говорю, то и значит: ты – хороший мужик, но никакие хорошие мужики и усердный труд не помогут изловить этого мудака.
– И откуда же такая, бля, уверенность?
– Ты читал эту хрень под названием «Убийства и нападения на женщин в Северной Англии»?
– Да.
– И?
– Мы его поймаем, Джон.
– Хера с два. У нас нет ни одной версии, ни одной, бля, единственной версии. Этот мудак смотрит на нас из зеркала и смеется. Он наблюдает за нами и обсирается со смеху.
– Да ладно, бля. Хочешь что-то сказать – говори. Радкин отрывается от своего стакана, на его лице
тяжелые тени, в его черных глазах – большие черные слезы, этот человек держит у двери своего дома биту для крикета, так, на всякий случай, этот человек берет меня под руку и говорит:
– Все это говно в Престоне, вся эта херня с нашими делами никак не связана.
У меня колотится сердце, сводит желудок, а он все стоит, уставившись на меня, держа меня, пугая меня.
– Группа крови-то сходится, – говорю я.
– Все это херня, Боб. Что-то происходит, и я не знаю, что это, да и не хочу знать, но мы – в самом, бля, центре событий, и я тебе говорю: будь осторожен, иначе это изговнит тебе всю жизнь.
А что тут говнить, думаю я, но не перебиваю.
– Ты их не знаешь, Боб, – говорит он. – А я знаю. Я знаю на что они способны. Особенно ради своих.