– Чего ты хочешь?
– Садись назад.
Мы вышли из машины и встали посреди ночи, глядя друг на друга поверх крыши, два белых привидения, мертвенные, бледные, черноглазые – маски из плоти. Она взялась за ручку задней двери, но та оказалась запертой.
– Подожди, – сказал я и обошел вокруг машины, держа одну руку в кармане. Я смотрел на нее, она – на меня, луна – в деревьях, деревья – в небе, небо – в черном аду, там, высоко-высоко, глядит вниз, вниз на спортивную площадку, на площадку, где дети играют, а их отцы убивают их матерей.
Я подошел к ней сзади и открыл заднюю дверь.
– Садись.
Она села на краешек заднего сиденья.
– Ложись.
Она легла на черную кожу.
Я расстегнул ремень, стоя у двери.
Она наблюдала за мной, потом подняла задницу и спустила свои черные колготки и белые трусы.
Я поставил колено на край сиденья. Дверь была по-прежнему открыта.
Она задрала черное платье и потянулась ко мне.
И я отымел ее на заднем сиденье, и кончил ей на живот, и стер сперму рукавом с изнанки ее платья, и держал ее там, держал в объятиях, пока она плакала, там, на заднем сиденье моей машины, ее колготки и трусы болтались на одной ноге, там, в ночи, под юбилейной луной, я глядел в бордовое небо, освещенное фейерверком и факелами, и когда очередная беззвучная ракета полетела, крутясь, к земле, она спросила меня:
– А что значит этот юбилей?
– Это иудейская традиция. Раз в пятьдесят лет наступает год освобождения, это время отпущения и прощения грехов, конец раскаяний, то есть – время праздника.
– Ликования?
– Ну да.
Я отвез ее назад, в ее квартиру. Мы припарковались у дома, в темноте, и я спросил:
– Ты меня прощаешь?
– Да, – сказала она и вышла из машины.
Десять фунтов остались лежать на приборной доске.
Я поехал обратно в Лидс с ощущением тепла в животе, какое бывало у меня, когда я отвозил домой свою невесту и уезжал, а она стояла на пороге и махала мне, и ее родители тоже, вот тогда, вечность назад, двадцать пять лет тому назад, в животе было тепло.
Сияние.
Я не торопился подниматься по лестнице, я не торопился встретиться с ними.
Я повернул ключ в замке и прислушался, зная, что я никогда не смогу ее сюда привести.
За дверью звонил телефон.
Я открыл ее и снял трубку.
– Джек?
– Да.
– Это Мартин.
– Что тебе нужно?
– Я о тебе беспокоюсь.
– Не стоит.
Я проснулся в самый темный час беззвучной ночи. Фейерверки погасли. Я был весь мокрый от пота.
Поцелую тебя – ты проснешься.
Я проснулся, чтобы почувствовать нежность ее поцелуев на моем лбу, чтобы увидеть ее, сидящую на краю кровати с раздвинутыми ногами, чтобы услышать ее колыбельную.