— Нет, определенно нам с вами везет, милая. Вот скажите, у вас была в жизни хоть малейшая надежда познакомиться с мужчиной, на которого хоть однажды падал томатный сок?
И обеим отчего-то стало так смешно, что они, сблизившись головами, зажав руками рты, принялись хохотать. Тут включились турбины, и уши заложило.
— Поздравляю, ты прибыла куда надо. Мексика, детка, это родина мира. — Солвейг кричала Наташе в самое ухо. — Ты идешь к самой себе, детка. — И повторила с напором, как цыганка некогда — Ты идешь к дому! — Наташе стало чуть не по себе. Потому что ее дом находился как раз в противоположном направлении… Да-да, она цыганка, она ворожит, Наташа ведь — просто по туру…
И тут самолет еще раз скакнул, раздался звук легкого удара под ногами, толчок и — покатили, подпрыгивая, по бетонной посадочной полосе. Русские дамы в салоне дружно зааплодировали, а мужской голос громко крикнул браво! браво русскому летчику! И, пожалуй, это было в последний раз, когда Наташа услышала голос родного патриотизма…
— Вот, возьми мою карточку, детка, — сказала Солвейг и протянула Наташе визитку. — На всякий случай. И не стесняйся, сразу звони, если что-нибудь будет нужно. Что-нибудь будет не так.
И опять Наташа поежилась. Сказала спасибо, спрятала карточку: сначала хотела просто сунуть в сумку, но потом положила в кошелек, рядом с деньгами, будто почувствовав, что карточка эта ей весьма и весьма пригодится… Старуха грузно поднялась, опираясь на палку, Наташа протянула было руку, чтобы ей помочь. — Не надо, детка, — сказала Солвейг О’Хара не без царственности, — я тебя пропускаю… Иди, я всегда выхожу последней…
Уже на трапе Наташа задохнулась от чужого пряного воздуха, зажмурилась от яркого солнца, но и беспокоясь — встретят ли ее, найдет ли она все, что нужно… Но все оказалось на редкость легко: она пристала к веренице пассажиров, что шли к зданию аэропорта, потом недолго топталась в очереди к окошку пограничного контроля, где таможенник бегло взглянул на нее и на паспорт и, улыбнувшись, произнес пор фавор, синьора… Наташа несколько струхнула, когда увидела, едва пройдя несколько шагов по залу, довольно флибустьерского вида крепыша со смоляными густыми усами, коричнево-черной наружности, который держал над собой плакат, где по-русски было начертано ее, Наташи, имя. Едва она подошла, как он оскалился хищно и почти вырвал у нее из рук чемодан. Сумку инстинктивно Наташа не стала отдавать.
На ярко освещенной солнцем асфальтовой площади малый чуть не втолкнул ее в обшарпанного вида зеленый фольксваген, еще раз улыбнулся — и дал газу, и все с такой скоростью, будто за ними гнались. Наташа зачем-то оглянулась — быть может, надеялась еще раз увидеть Солвейг, и со стороны аэровокзал показался ей совсем симферопольским. Ну, если бы не пальмы и не огромный герб на фасаде: хищный коричневый орел душит голубую змею. Змею было жалко.