Клим молчал. Помаргивая, Гриша смотрел вдаль над оврагом и еще дальше, на широкую пойму далеко внизу, по которой блестела извивами синяя Москва-река.
— А ведь их глаза тоже видели эту красоту. Лес, овраг, дальнюю пойму. Как происходит, когда один человек может скрутить миллионы людей? Я раб, пока не пойму этого.
— Это крутая работа, Гриша. Попробуй-ка уразуметь, чтó в человеке готово к подчинению и зачем ему это надо?
— Ты уже понял?
— Отчасти. По себе.
Так и шли дни за днями и ничего, казалось, не происходило в жизни Клима. Лишь внутренняя сила, спокойная, словно литая, наполняла его, не тревожа вопросами ни о смысле жизни, ни о назначении его на земле. Ни прошлой растерянности, ни скуки — ничего. Он работал, уставал, жил, как все, и все же знал, что все это не просто так.
Шук стал студентом и на радостях укатил домой, на север, а когда вернулся, уже желтели деревья, накатывала осень.
Хорошие дела начались и у Любаши с Гришей.
— А что, Люба, Гришка-то ноне совсем другой стал, — подсказывали соседки. — Выправился, зарабатывает. Моряк человека из него сделал. Не теряйся, Люба, Гришка сам к тебе идет.
Он и шел. И стала любина квартира ему жилым домом, а своя — рабочей мастерской.
Фестиваль российских фильмов и в самом деле начался с картины «Школьные лестницы», той самой, где играла Ирина. Премьера происходила в большом кино-концертном зале. Перед показом была запущена по телевидению богатая реклама, протрубившая о новых достижениях отечественного кинематографа, мол: «Всем, всем, всем! Ты поддержал российские кино? Ты взял билеты на первый просмотр? Все в кинозал!»
И народ повалил. О, реклама! О, желание сказки!
Уже прошла церемония открытия и начался фильм, собравший полный зал. Все шло хорошо, раздавались то аплодисменты, то хохот, то наступала тишина, именно там, где надо.
Артисты и все участники картины собрались в боковой зале, с окнами, сверху донизу закрытыми сборчатыми шелковыми занавесями, отогнув которые можно было увидеть мокрый асфальт и летящие последние листья.
Никто бы не узнал в Ирине, мягко-стройной блондинке в длинном синем бархатном платье, браслетах и узорных туфельках суховатую учительницу химии с мышиными хвостиками на затылке. Учительница получилась на славу, так неожиданно вдруг сверкал ее взор из под седоватой челки, так угадывалось ее женское прошлое и не остывший темперамент; сценаристу пришлось даже дописать кое-что для такой химички. Держа в руке бокал шампанского и прислушиваясь к звукам фильма, доносившимся из зала, Ирина пробиралась на цыпочках к Анастасии, которая крепко стояла в кругу кинодельцов и вела коммерческие переговоры. Они давно не встречались, с тех самых пор, как фильм был отснят и велся его монтаж.