– Цыц, дуреха! – ласково прикрикнул на девушку Виктор Иванович, все еще пользующийся правами не то деда, не то приемного отца. – Рано нас оплакивать!
Альберт же на Нину не стал кричать «цыц», только погладил ее по голове и сказал на ухо что-то, от чего девушка моментально перестала реветь.
– Не знал, что ты умеешь ладить с женщинами, – удивленно заметил Дубов, когда все четверо, наконец, вышли из дома. – Как тебе удалось остановить этот поток?
– Я сказал ей, что на такой реве-корове ни за что не женюсь, – ухмыльнулся Альберт.
Дубов споткнулся, Лиля улыбнулась тихонько, а Иваныч погрозил Шустову кулаком.
– Ах, простите, дедушка, вас спросить забыли!
Они засмеялись. Они могли смеяться, хотя знали, что могут не вернуться назад. Они смеялись, хотя шли, быть может, на верную смерть. Они смеялись, хотя знали, что сегодня их привычный мир может рухнуть! Это было необъяснимо и в то же время так ясно! Ведь они шли сражаться за любовь, а за нее и умирать не так страшно. И Лиля улыбалась, не ведая их планов сражения, не желая даже иметь о них понятия. У нее свой план, своя миссия, свое оружие, запертое в грудной клетке, лучистым острием пронзающее ее сердце.
И они пришли.
На подступах к скале Кошачьей их подхватила толпа, понесла в необратимом своем, монолитном потоке. Теперь не свернуть, нужно только стараться не потерять друг друга. Что там, впереди, где горят десятки факелов? Что за слово скандируют эти люди со счастливыми, потерянными, опустошенными лицами?
– Эй-я, Эй-я, Эй-я!
– Что они с нами сделают, если мы убьем эту тварь? – тихонько спросил Дубов, наклонясь к Иванычу.
– Ничего. Победителей не судят.
– Так-то оно так, не судят. Бывает, вешают без суда и следствия…
– Цыц, – сказал ему Иваныч.
– Эй-я, Эй-я, Эй-я!
О, страшная магия скандирующей толпы, как она обезоруживает, как лишает воли! Толпа всегда уверена в своей правоте, толпа не ведает сомнения и милосердия, самая безумная идея толпы приобретает статус неоспоримой истины!
Толпа напирала, то прижимая к самому дну своей чудовищной воронки, то вынося наверх, и Лиля оказалась вдруг в самом первом ряду. Справа от нее извивался подросток с перекошенным от восторга лицом, слева исступленно двигала мощным локтем пожилая дама, похожая на школьного завуча. И все смотрели куда-то вперед, но куда? Там, впереди, была только тьма.
– Идут, – выдохнула толпа и снова грянула бессмысленно-восторженное: – Эй-я, Эй-я, Эй-я!
Женщина рядом всхлипнула от восторга и вцепилась Лиле в плечо.
– Вот она, девочка! Вот она! Милостивая и могущественная, грозная и добрая! Она совершенна! Эйя! Эйя!