Он открыл глаза и в первое мгновение не мог вспомнить, кто он и где он. Наконец вспомнил, и полежал еще немного, тихо улыбаясь новым ощущениям. Женщина, которая только что стала его женщиной, лежала рядом и, видимо, спала – тихо и ровно дышала. Дубов не хотел ее будить, но нельзя же провести ночь вот так, на диване, голым и ничем не покрытым! Он тихонько сел, пощелкал выключателем настольной лампы. Нет, она все же перегорела. Немудрено, такие страсти бушевали! Хотел встать, но вспомнил про разбитый фужер. Пол тут наверняка усеян острейшими осколками. Дубов нашарил свои ботинки, удивившись тому, что не помнит, как и когда успел их снять. Нашел гостиничный махровый халат, затянул пояс и направился в ванную. По пути наступил на что-то, что мягко подалось под его тяжелой ступней, вызвав отчего-то мысль о раздавленном неприятном насекомом.
Дубов принял душ, стараясь не очень шуметь, и прошел в спальню. Вещи, разбросанные на кровати и на полу, сгреб и засунул в шкаф, скинул покрывало с кровати и задумался. Вернулся в ванную, взял чистое полотенце и застелил подушку, на которой спала Оленька. Отдав дань гигиене, он вернулся в гостиную. Лиля спала, дышала совсем неслышно. Она не проснулась и тогда, когда он на руках перенес ее в спальню, уложил, подоткнул одеяло. Он был рад, что она не проснулась. Ему было жаль, что она не проснулась. Ведь ей, пожалуй, можно было бы рассказать, что с ним сейчас творится – как странно перемешались в его душе внезапно налетевшее, страстное желание и умиленная жалость к ней, такой маленькой, такой беззащитной!
– Кажется, я попал, – сказал Дубов, и голос его излишне громко прозвучал в тишине гостиничного номера.
Впрочем, тишина была не абсолютной. В соседнем номере кто-то раскатисто храпел, а этажом ниже постояльцы продолжали развеселый командировочный кутеж, стараясь, впрочем, не очень шуметь. Дубов понял, что заснуть не сможет. Он всю ночь напролет проведет без сна и встретит поздний зимний рассвет в мыслях о своей… Неужели о своей любви? А утром они с Лилей пойдут завтракать в ресторан, а потом гулять и разговаривать и непременно договорятся так, чтобы им встречаться часто-часто, а потом, быть может, и вовсе не расставаться… И с этой мыслью Дубов уснул, сам того не заметив.
Лиля говорила во сне. Вернее, она сказала единственную фразу, но с такой убеждающе-умоляющей интонацией, словно заканчивала ею длинный монолог, обращенный к кому-то непреклонному.
– Я должна сшить, – сказала она, и Дубов услышал и проснулся.
Ему казалось, что он только на секунду закрыл глаза, и вот уже утро, и в окна бьет горячее солнце. В спальне душновато – на совесть топят в гостинице! – у Лили на лбу выступили крохотные жемчужинки влаги. Она вздохнула несколько раз – глубокими, душераздирающими вздохами, и длинные золотистые ресницы дрогнули. Она проснулась и посмотрела на Дубова так, словно не узнавала его.