Вениамин остался совсем один. Это было странное ощущение одиночества, ведь он привык, что рядом всегда мать, Полина, ее дети, даже Марлен, а теперь никого рядом не было, и он сидел вечерами один в пустой квартире. В девяносто девятом Вениамин защитил кандидатскую диссертацию, а вскоре его выдвинули заместителем директора.
Двухтысячный год Вениамин встречал тоже в одиночестве. Ему шел уже тридцать второй год. Он считался перспективным ученым, имел кандидатскую степень, большую квартиру в центре города и даже подержанный «Мерседес», оставленный ему Марленом перед отъездом в Сирию.
Постепенно жизнь налаживалась, экономика снова ожила после дефолта, все менялось к лучшему. Все, кроме его личной жизни, в которой по-прежнему не было ни одной женщины. Сотрудники института, и особенно сотрудницы, воспринимали это как особое целомудрие и аскетичность и относились к нему с особым уважением и вниманием.
На следующий год Вениамина послали с большой делегацией в Киргизию, где проходил научный семинар. В составе группы было восемь человек. Первые два дня он исправно просидел на заседаниях, а затем вдруг вспомнил, что в Бишкеке живет дочь Андрея Андреевича, и решил разыскать ее. Найти женщину оказалось очень сложно, она давно переехала в другой дом и в другой район, но ему это удалось. Сначала Вениамин даже не узнал эту некогда веселую, молодую, красивую женщину. Перед ним стояла старуха в традиционном мусульманском одеянии с потухшими глазами. Казалось, что ей лет шестьдесят или семьдесят, хотя на самом деле не было даже сорока. Тяжелая жизнь последних лет, трагические события в конце восьмидесятых – начале девяностых, развал страны, оторванность от прежней жизни не лучшим образом сказались и на внешнем виде женщины, и на ее судьбе. Обе ее дочери вышли замуж за местных киргизов и ходили теперь в национальной одежде, закутываясь в мусульманские платки, как настоящие сельские жительницы. Он почувствовал дикое разочарование, словно случайно попал в другую эпоху, в другое время.
Из двадцатого века среднеазиатские республики перешли в восемнадцатый, а кое-где и в семнадцатый век. Конечно, появились новые проспекты, новые кварталы, высокие многоэтажные дома, филиалы западных компаний, компьютеры в домах, свои собственные посольства, свои национальные флаги перед зданием ООН, собственные политики и партии. Только вся эта внешняя мишура затрагивала очень небольшой слой людей, стоящих у власти. Уровень жизни большинства людей начал стремительно падать. Десятки тысяч мужчин уезжали на заработки в Россию, рискуя быть обманутыми, обворованными, убитыми и депортированными. Теперь большинство среднеазиатов воспринимались лишь как примитивная дешевая рабочая сила. В селах восстанавливался натуральный обмен, в городах возрождались средневековые обычаи, население повсеместно возвращалось к старым религиозным и родовым обрядам. С огромным усилием местные лидеры продолжали удерживать ситуацию под своим постоянным контролем, но все понимали обреченность их стран и их режимов. Потрясения в среднеазиатских республиках были не просто очевидно прогнозируемыми, но могли выйти далеко за рамки данного региона.