Двери храма были открыты. Оттуда доносился запах ладана и воска.
— Я тебя подожду здесь, — девочка остановилась у входа. — Ведь это будет твоя молитва, я не хочу мешать.
Антон кивнул и шагнул внутрь, не перекрестившись — так как забыл, что это следует делать (а Настены, которая могла бы напомнить, рядом не было). Даже здесь, в доме Божьем, что-то было не так. Звучала тихая музыка, но не песнопения — скорее, мелодия была медитативной. Все было пронизано солнечным светом, поскольку купол оказался прозрачным, и синее небо с улыбкой смотрело на лики святых и страдающего на кресте Христа. Горело множество свечей, и их огоньки не таяли, не терялись в солнечном свете. Не видно было ни священника, ни дьякона, но в воздухе плавно струился синий дым из кадила.
Не зная, как надо молиться, Антон опустился на колени перед иконой с распятием и зашептал слова, которые были выгравированы у него на серебряном колечке, подаренном Настеной:
— Спаси и сохрани, спаси и сохрани, Господи!..
Он повторял это, пока не перестал понимать, что говорит, пока слова не слились в одно длинное, бесконечное словосочетание: 'Спасиисохранигосподиспасиисохрани…' Время остановилось. Он почувствовал себя прозрачным стариком и в то же время ребенком: таким чистым, как будто только что появился на свет, и таким мудрым, словно прожил тысячу жизней. Тогда он поднялся с колен и вышел.
Девочка сидела на паперти и укутывала в кленовые листья куклу Барби с голливудской улыбкой, но в одежде придворной дамы 19-го века.
— Как зовут твою куклу? — Он присел рядом с ней на ступеньку.
— Натали. Наталья Гончарова.
— А где Александр Сергеевич? — усмехнулся Антон, довольный совей эрудицией.
— На площади, возле Русского музея. Хочешь, проведу, покажу?
— Нет, спасибо. Думаю, мне нужно возвращаться к своим.
— А мне кажется, еще не время! — Маша (или не Маша?) рассмеялась.
— И что же мне нужно делать?
— Ну, не знаю. Поспи, например.
С этими словами девочка засунула куклу в карман куртки, вскочила на ноги и побежала прочь. А Антон ощутил, как под напором непонятно откуда взявшегося ветра падает навзничь. 'Ох, и долбанусь сейчас головой об асфальт…' — успел он подумать, а потом глаза его закрылись. Или, вернее будет сказать, их кто-то захлопнул.
Он несся в поезде — молодой, беспечный, только что отслуживший в армии. Его должны были встретить так же хорошо, как и проводили: веселой пьянкой, где друзья будут хохотать и хлопать по спине, а подружки целовать в губы и тащить в койку. Но на перроне отчего-то не оказалось ни одного знакомого. А все, кто ему попадался, были на одно лицо, словно манекены, и очень напоминали кого-то. Через минуту его осенило: то были точные его копии, отличавшиеся друг от друга лишь одеждой и прическами. Даже говорили совсем, как он, — чуть растягивая слова на конце фразы.