— Нашелся помощник, — буркнул он и вышел из палатки.
— Не обращайте внимания на моего брата, — сказала она. — Он последнее время сам не свой. Он был на ярмарке на Садовой-Сенной, и там ему разбили сердце.
— Сочувствую, — сказал Иван. — Это бывает. Необязательно на ярмарках, но бывает. И что произошло дальше?
Лали улыбнулась.
— Дальше она уехала, а он заочно ревнует к ней всех мужчин старше двадцати и моложе столетнего старца. Она назвала его мальчиком, понимаете?
Еще бы, подумал диггер. Мы такого не прощаем.
— У тебя интересное лицо, — сказал Иван, переходя на «ты».
Девушка улыбнулась.
— Я наполовину грузинка, — пояснила она. — А мой брат наполовину русский. Поэтому он такой бука. Пейте, — она протянула Ивану кружку. — Ему хочется быть или грузином или русским, посередине его не устраивает. Это он так говорит. Но на самом деле тут виновата женщина.
— Кто она?
Лали наклонилась к Ивану. Ее длинные волосы коснулись его щеки.
— Ведьма, — шепнула Лали. Ивану стало щекотно ухо. У нее был прекрасный чистый тон. Настоящее звучание. Юная, но уже женщина. Не потому что успела ей стать, а по внутреннему ощущению самой себя. Девушка ждет мужчин, а женщина ими правит. И подчиняется. Но правит.
Грузинская принцесса, подумал Иван.
* * *
После ужина (тот же самый угорь, тушенный в каких-то темных, чуть отдающих кисловатой остротой, листьях) Лали принесла чай. Иван сидел, смотрел на нее — не все время, а словно держал в поле внимания, как в дигге все время держишь напарника. Но там, наверху, это не было подкрашено, как стакан воды розовым витаминным раствором (мультивитамин для детей, сироп с клубничным вкусом. Редкая сладость), сексуальным влечением. Все, что делала Лали (грузинская принцесса), Ивану нравилось, это было женственно и спокойно, с темпераментом и взглядами из-под ресниц. И в этом не было ничего щенячьего, ничего наигранного.
Спокойное, уверенное влечение — когда два человека нравятся друг другу и знают об этом.
И продолжают существовать, заниматься обыденными делами, держа друг друга в затылке. Глаза на затылке. Иван усмехнулся. Теперь понятно, что это означает. Не новый вид неприятностей, как там, в пустом городе (если бы пустом!), а нечто иное.
С Таней у него все было по-другому.
Ивану мучительно хотелось забыть про Кузнецова, привязанного к столбу на пристани, про Уберфюрера, которому нужны воспоминания, а не выпивка (как тот почему-то считает), про… Иван дернул щекой. Забыть про Сазона.
Это было не яростное, опаляющее чувство.
Когда Иван вспоминал про Сазонова, теперь это был лед и холод.