— Обжегся.
— Че, серьезно? — Пашка смотрел на него с каким-то странным выражением на лице — Иван никак не мог сообразить с каким. — И как это вышло?
Рассказывать целиком было долго.
— Ну… как-как. Карбидка рванула, — сказал Иван чистую правду. — Вот и обожгло.
— Да ну?! — Пашка притворно всплеснул руками. — А-афигеть можно. Ты с ней что, целовался, что ли? С карбидкой?
— Пашка! — прошипела Катя.
— А что Пашка? — изобразил тот недоумение. Иван давно заметил, что эти двое терпеть друг друга не могут — еще с той поры, когда он с Катей закрутил роман. Интересно, что когда он познакомился с Таней, Пашка почему-то успокоился… Вообще-то знал Иван ее давно, но как-то все внимания не обращал. Идиот. А тогда, после нелепой смерти Косолапого…
К черту.
Иван встал, потрогал эластичный бинт, перетягивающий ребра. Бинт был желтый, старый, не раз стираный. Общество, блин, вторичного потребления! Так назвал это профессор Водяник? Еще он рассказывал: раньше, в средние века, при монастырских больницах хранились бинты со следами старой крови и гноя, застиранные чуть ли не до дыр. Ими, мол, еще святой Фома или кто-то там лечил раненых. К язвам прикладывал. М-да. А выбросить нельзя, потому что руки святого касались, бинты теперь исцеляют лучше…
Водяник говорил, что святость все-таки передается хуже, чем микробы.
А то мы бы все уже в метро с нимбами ходили.
Иван встал с койки, прошел к большому зеркалу с выщербленными краями, что стояло на столе. Оглядел себя. Синяк на груди действительно замечательный. И красная полоса на лбу тоже ничего. Иван повернул голову — вправо, влево. Как раз для завтрашней церемонии.
Диалог за его спиной перешел в прямую схватку.
— Паша, к твоему сведению, — говорил Пашка язвительно, — с карбидками не целуется. Потому что у него — что?
— Что? — спрашивала Катя, злясь.
— Диод! Честный диггерский диод. А не какая-нибудь карбидка-потаскушка!
Катя замерла. Лицо бледное и чудовищно красивое. Медуза Горгона, дубль два.
— Па-ша, — сказал Иван раздельно. — Выйди, пожалуйста.
— Я что…
— Выйди.
Когда Пашка вышел, Иван вернулся к койке. Не стесняясь наготы (перед Катей? смешно), быстро сбросил штаны, что надевал под химзу, натянул чистые. Сунул руки в рукава рубашки, начал застегивать пуговицы. Посмотрел на упрямый затылок Кати, опять загремевшей своими банками-склянками. Красивая шея. Закончив с пуговицами, Иван встал. От усталости в голове тонко звенело. Такой легкий оттенок поддатости, словно махнул грамм пятьдесят спирта.
— Готов? — спросила Катя, не оглядываясь.
— Да, — сказал Иван. Подошел к ней. — Не обижайся на Пашку.