«Нет, это что — и есть мир?.. — Я озадаченно закинула ногу на ногу и снова недоверчиво уставилась в окно, изумляясь и негодуя одновременно. — Неужели мне придется жить здесь до смерти? В таком вот гадком месте? А если учесть то, что говорил Тристан о нашем бессмертии, то все мое последующее существование должно превратиться в беспредельную череду скучных и монотонных дней, способных запросто свести с ума кого угодно, даже вечного, мудрого и спокойного стригоя. И на кой черт, спрашивается, мне нужна вот такая, бесконечная жизнь?..» Меня мучило ощущение обманутости, подобное тому, которое испытываешь, развернув красивый фантик, под которым обнаруживаешь не конфету, а скатанную в шарик бумажку-пустышку. Складывалось впечатление, будто мне подбросили фальшивку, заменив цветную фотографию на блеклый черно-белый негатив. А за окном с бесцветного неба все так же непрерывно сыпал белый снег, заметая черные развалины домов… Похоже, у здешней природы действительно нет плохой погоды, потому что есть только ужасная и отвратительная! А ведь каким-то потаенным органом чувств я помнила: небо должно быть не серым, а голубым, земля не белой, а зеленой, покрытой нежной травкой. А я сама бегу по уводящей на холм тропинке, одетая отнюдь не в толстую куртку на меху, а в футболку и шортики… На этом внятные воспоминания обрывались, превращаясь в путаную мешанину разрозненных образов. Я видела деревянную чашу, в которой почему-то отражались мои широко распахнутые глаза; какую-то дюжую девицу с длинными светлыми косами, угрюмого тощего старика, склоняющегося к моему уху и шепчущего: «Вспомни, вспомни…»
— Санта, ты что-нибудь вспомнила? — мелодичный голос сестры вырвал меня из плена тягостных воспоминаний. Я тут же приняла корректную позу, благонравно сложила руки на коленях, стараясь выглядеть как можно приличнее, и отрицательно помотала головой.
— Нет! — опечалено вздохнула я, виновато глядя в прекрасное лицо Андреа. — Прости, сестричка, мне очень жаль.
— Ничего. — Красавица добродушно взмахнула рукой и подбадривающе улыбнулась. — Еще вспомнишь, после того как… — Но договорить она не успела, потому что входная дверь отворилась и в комнату вступили еще трое участников нашего совета.
Первый из них оказался человеком. Человек? Я напряглась, впитывая исходящий от него запах. О, теперь я отлично знала, в чем состоит разница между человеком и стригоем. Люди пахнут как пища: призывно, одурманивающе и чуть сладковато, будто свежепролитая кровь. Именно поэтому мы не способны устоять перед своей жаждой и испытываем непреодолимую тягу к убийству человека. Это заложено в наших инстинктах, это намного сильнее любой воли и выдержки. Ведь жаждущего крови стригоя практически ничем невозможно остановить, ну разве что освященным оружием. Андреа успела о многом мне рассказать, заботливо уберегая от возможных неприятностей и конфузов. Да и, говоря откровенно, я уже сама начинала получать немалое удовольствие от своего нынешнего состояния: потрясающей ловкости, обострившихся рефлексов и реакций, поистине неистощимого ресурса энергии. Вот только если бы не эти противные рассветные и закатные полчаса, вынудившие меня спрятаться под кровать и бороться с омерзительной тошнотой и паникой, схожей с состоянием клаустрофобии. Два смертельных получаса, которых боятся все стригои, кроме моей сестры. Кстати, сами стригои пахнут абсолютно по-особенному: горьковатой морозной свежестью, нейтральной и стерильной. И в этом нет ничего удивительного, ведь мы стоим в стороне от всех прочих существ — как живых, так и мертвых, находясь в совершенно иной плоскости бытия: мы не живые и не мертвые. Мы не стареем, и нас очень трудно убить, мы не болеем и ничего не боимся. Короче, мы — это мы. И этим все сказано.