— В Чейт! — догадливо рыкнул иерей, гулко хлопая себя по объемистому животу. — Вот анафема-то!
— Именно туда! — довольно подтвердил оборотень. — За «Бичом»!
— А как же мы туда доберемся?
— На вертолете!
— И где мы его раздобудем?
— Положись на меня, уж я-то знаю — где! — Конрад повернулся к временно позабытому ими Бонифацию. — Ваше Святейшество, благословите нас на опасное путешествие.
Но папа никак не отреагировал на его просьбу. Глаза понтифика оказались закрытыми, он расслабленно откинулся на спинку своего кресла, а по его лицу разлилась синюшная бледность.
— Умер! — горестно констатировал Конрад, не нащупав биение пульса на шее уставшего от жизни старика. — Не вынес тягот Эры зла… Эх, жалость-то какая, примите его, райские кущи!
— Упокой Господи его праведную душу! — напевно поддержал отец Григорий.
Конрад подобрал валяющийся в углу рюкзак и упаковал в него «Книгу крови». А затем тихонько вышел из зала, не осмеливаясь нарушать покой усопшего Бонифация и увлекая за собой отца Григория, тихонько читающего погребальную молитву. Оборотень понимал — большинство людей счастливы ровно настолько, насколько они сами позволяют себе быть счастливыми. Да вот только пессимист подозревает трудности в любой возможности, а оптимист в каждой трудности видит возможность обрести свою личную толику счастья. Но, с другой стороны, сам он не заслуживает никаких поблажек судьбы, ибо счастье есть не что иное, как удовольствие без раскаяния, а его вина доказана и осознана. Причем велика она настолько, что ее никаким раскаянием не искупить! Но к чему падать духом, ведь даже законченным злодеям не отказано в праве бороться за себя, биться за искупление и спасение пусть не тела, но своей души. Он пока еще жив, а значит, грустить и сдаваться еще рано! Глаза вервольфа настороженно взирали на мрачную картину окружающего мира, отражая его внутреннюю решимость выполнить взятые на себя обязательства. Он понимал, что должен попасть в замок Чейт, но добраться туда возможно только с помощью вертолета. А еще он был точно уверен в том, что во всем Риме ныне существует только одно-единственное место, где имеются в наличии эти самые искомые геликоптеры — на главной вражеской базе. На аэродроме возле палаццо Фарнезина. У стригоев. У Андреа. У Селестины…
Романтиками называют людей, категорически не желающих смиряться с унылостью и серостью окружающего мира. Наверное, я тоже принадлежу к оной исчезающей породе поэтов и мечтателей, ибо сегодня, глядя за окно, мне хотелось немедленно взять в руки кисточку и палитру, чтобы хоть немного подцветить эту расстилающуюся снаружи однообразную белую мерзость.