— Да кто вырвет-то? — ахнул простодушный священник, крепко прижимая пресловутую бутыль к необъятному, обтянутому телогрейкой пузу. — Тут же все свои…
— Счастье есть, — подмигнула Оливия. — И пить — тоже счастье!
Натаниэль понимающе рассмеялся.
— Ну теперь-то я уж точно верю в то, что мы доберемся до Чейта… — задумчиво произнес Конрад, ни к кому конкретно не обращаясь.
— И до Сел! — дополнила прекрасно расслышавшая его Оливия, на что вервольф лишь печально заломил бровь и опять ничего не ответил.
— Ты не любишь людей! — наконец-то догадалась я. — Почему?
— А за что мне их любить? — невесело усмехнулся Тристан, подбрасывая в костер тонкие веточки и так сосредоточенно вглядываясь в пляшущие язычки пламени, будто он увидел там какие-то особенные картины, предназначенные лишь для него одного и недоступные моему восприятию. — Они же меня убили…
— Убили? — ахнула я. — Но почему?
— Разве для убийства нужны причины? — Мужчина гадливо поморщился — похоже, осиное гнездо его воспоминаний, разворошенное моими дотошными вопросами, по-прежнему причиняло ему немало страданий, не излеченных даже миновавшими столетиями. — Знаешь, иногда мне кажется, что мы, стригои, намного милосерднее и справедливее людей, ибо убиваем ради насыщения своих тел, а они — ради развлечения или удовлетворения своих амбиций. Их Библия провозглашает: «Не суди, да не судим будешь», — но разве им дано право осуждать и казнить тех, кто всего лишь выполняет свой долг?
— Умоляю, расскажи мне все! — подрагивающим от сочувствия голосом воскликнула я. — Я хочу узнать о твоем прошлом!
— Не стоит, — отказался мужчина, отворачивая от меня свое лицо, черты которого странно исказились, став уродливыми до безобразия. Возможно, в оной странной трансформации следовало винить неровный свет костра, но я была склонна предположить, что причина крылась в чем-то ином. Скорее всего, это страшное прошлое Тристана безудержно рвалось наружу, проявляясь, словно фотография под действием реагента. — Если я расскажу тебе о том, через какие пытки мне пришлось пройти, то ты непременно испугаешься и станешь испытывать по отношению ко мне только смешанную с жалостью брезгливость. А я на подобное не согласен! Понимаешь, ничто так не унижает мужчину, как жалость со стороны женщины.
— Поверь, мною движет отнюдь не праздное любопытство, — медленно произнесла я, старательно взвешивая каждое слово, срывающееся с моих губ, ибо я безумно боялась обидеть Тристана и тем самым оттолкнуть от себя этого удивительного мужчину. — Прошу, впусти меня в свой кокон, доверься мне, и тогда ты уже не будешь одинок…