— Пир во время чумы, в преддверии Эры зла, — мрачно пошутила я.
— Сумерки богов, — в тон мне поддержал он. — Но, как говорит Оливия, умирать сытыми намного приятнее и веселее.
Я ответила улыбкой, и следующие несколько минут мы увлеченно ели, запивая пищу терпким холодным вином. Настроение у меня было не то чтобы очень скверное, однако я бы поостереглась назвать его хорошим. Наш ужин слишком походил на поминальную тризну, свершаемую по покойнику, и это угнетало. Наконец Конрад вытер губы пригоршней снега и задумчиво уставился в огонь, избегая встречаться со мной взглядом. Он казался исполненным мрачной решимости, ведь его лоб отрешенно хмурился, выдавая напряженную работу мозга. Я тоже молчала, пытаясь угадать или почувствовать его мысли…
Но Селестина ошибалась, приписывая Конраду какие-то душевные метания, недоступные ее восприятию, ибо сейчас вервольф не думал ни о чем. Ему просто стало удивительно хорошо, так хорошо, что даже чуть-чуть больно. Он давно привык сознательно не ограничивать себя в удовольствиях, заглушая ими угрызения совести за десятки совершенных убийств, но никакие прежние сибаритствования не шли в сравнение с его нынешними ощущениями, ибо сейчас с ним происходило нечто совершенно иное. Он находился в обществе женщины, просто разговаривал с нею, и от этого банального процесса ему было невероятно хорошо. Причем он сам искал общества Селестины. Он не испытывал с ней дискомфорта, скуки, раздражения или усталости — всего того, что заставляло его всю жизнь отгораживаться от других представителей своего вида. Он мог молчать, мог даже не смотреть на Селестину, но от того, что она просто сидела вот тут, рядом, в полуметре от него, по коже Конрада пробегали приятные мурашки, и ему хотелось улыбаться. Оборотень понял: в его жизнь пришла настоящая любовь, та, ради которой можно пожертвовать всем: свободой, честью, принципами и даже самим собой. Пожертвовать душой и плотью, потому что смерть ничто по сравнению с ее улыбкой, ее молчанием, ее зелеными глазами, сияющими от обуревающей девушку нежности. И Конрад дал себе обещание: если придется, то тогда он не задумываясь примет самую лютую смерть, лишь бы спасти Селестину от того, что покамест еще дремлет под развалинами Чейта, но безудержно стремится вырваться наружу. Возможно, Селестина просто не осознает природы заключенного в подземелье зла, но Конрад чувствовал его всеми фибрами своего тела и догадывался, что оно несет погибель, грозящую поглотить все сущее. И если желание Селестины состоит в том, чтобы выпустить на волю оное вселенское зло, то он никак не сможет помешать своей упрямой возлюбленной, но при этом все равно спасет ее от смерти. Спасет, пусть даже ценой своей собственной жизни.