Доктор де Вильфор брезгливо поморщился: как посмели эти презренные смертные прервать его вечерний отдых, да еще столь наглым, бесцеремонным способом? Тристан иронично усмехнулся, потянулся и одним резким, гибким движением легко вскочил с приютившей его кушетки. Опытным взглядом скосился на окно, которое закрывали жалюзи, и с радостью понял — опасные закатные полчаса только что миновали, солнце ушло за линию горизонта, и теперь ему уже не угрожают никто и ничто: ни глупые крикливые люди, ни их бесполезный бог. Ну а сама чародейка-ночь с ее вечными тайнами и порочно-сладостными удовольствиями отныне находится полностью в распоряжении Тристана, облекая его аурой недоступного для людей могущества. Он неторопливо, без лишней суеты, поправил воротничок своей шелковой рубашки цвета золотистой осенней листвы, а потом с небрежной элегантностью, присущей лишь истинному парижанину, фантазийно обмотал вокруг шеи тонкий шифоновый платок, заменяющий ему галстук и самым чудесным образом гармонирующий с его изумрудно-зелеными глазами. Затем мужчина накинул на плечи безупречно оглаженный, морозно похрустывающий белый халат и, бесшумно открыв дверь кабинета, вышел в коридор, думая сейчас только о вчерашнем звонке своей проживающей в Риме невесты — Элоизы Бафора…
При появлении ведущего хирурга реанимационного отделения его бестолково мечущийся персонал замолчал и вымуштровано выстроился в две шеренги, подпирая спинами серые больничные стены. Тристан довольно усмехнулся и чуть заметно кивнул подчиненным, отдавая должное их дисциплинированности. Превыше всего на свете доктор де Вильфор ценил порядок и служебную субординацию, сознательно стараясь не выходить из скрупулезно культивируемого им образа педантичного, и даже сухого, в общении профессионала. Впрочем, созданный им имидж ничуть не выглядел ненатуральным, ведь Тристан и так являлся подлинным виртуозом своего любимого дела, получив уникальную возможность весьма долго практиковаться в выбранной профессии. Тщательно оберегаемым от людей секретом являлось лишь то, что срок его практики уже изрядно превысил не только все обычные по человеческим нормам мерки, но и вообще любой, хоть как-то укладывающийся в сознании период времени. К счастью, коллеги даже не догадывались ни о реальных размерах воистину гигантских познаний Тристана, касающихся области медицины, ни о его настоящем возрасте, что надежно уберегало от шока их несовершенные человеческие умы. К чести доктора де Вильфора, безупречно выглядящего как раз на декларируемые в его документах двадцать восемь лет, он никогда не стремился развеять слепые заблуждения окружающих его смертных созданий, ибо обладал весьма утонченным чувством юмора, отточенным веками и всеми пережитыми им сменами исторических эпох. На самом же деле, в пику ложному утверждению паспорта, шевалье де Вильфор готовился отпраздновать свой двухсот пятидесятый день рождения и намеревался прожить еще не одну тысячу лет, что в отношении Тристана отнюдь не выглядело чем-то излишне самонадеянным или неправдоподобным. Просто ему позволялось все и даже более того, ибо он был стригоем, а посему собирался жить вечно.