— О, солджер, уи, — щебетала она, — пет этре тю ве а ла легион этранже?
Я так и не понял, что такое «легион этранже», но вроде бы она мне объясняла, что тут есть какая-то работа для солдат. Честно говоря, за одну эту мысль я готов был расцеловать эту хрупкую девчушку. Ну конечно — как я не подумал сразу. Ну что я вообще умею в этой жизни, кроме как трахаться с неграми, я же солдат, наверняка тут нужны наемники, я, кажется, что-то слышал об этом. И наверняка эта девчушка знает, куда мне нужно обращаться.
Я решил, что ни за что не отпущу ее — и начал жестами выяснять, нельзя ли мне поспать в ее маленькой комнатке на Монмартре.
— Тю ве дормир авек муа? — изумилась она, — мэ же не сви па проститьют.
— Да нет, не проститют, — успокаивал ее я и жестами показывал, что даже не поцелую ее, а спать буду отдельно, да еще и заплачу за это, как, впрочем, я уже заплатил за наш с ней совместный ужин.
Элен не заставила себя долго уговаривать, да и время было уже позднее, короче мы вместе покинули кафе и потащились к ней на Монмартр. Было такое ощущение, что мы прошли пол-Парижа, пока добрались до ее комнатушки. Это действительно была мансарда — а по нашему, по русски — чердак, но удивительно уютный и тоже как-то по парижский раскованный и шикарный.
Элен явно не бедствовала. Ее кровать была накрыта розовым шелковым покрывалом, в ногах валялась шкура белого медведя, повсюду висели ее собственные картины и еще кругом было множество красивых безделушек.
В ту ночь мы так и не заснули — впервые за долгое время я снова ласкал женщину. Я чувствовал, что она ждет от меня этого — и просто не мог ей отказать, ведь она была так добра со мной, пригласила меня к себе, почему бы не сделать ей приятное. И вдруг я сам с удивлением обнаружил, что это ни с чем не сравнимый кайф — просто ласкать нежное женское тело, просто мять в своих ладонях ее бархатные сочные грудки, а не перебирать волосатые мужские яйца. Честно говоря, я побаивался этой близости, я не знал, смогу ли я возбудиться от женщины, ведь я уже привык к мужскому телу. Но все мои мысли куда то улетучились, едва только нежная рука Элен погладила мою волосатую грудь. Я не торопился войти в нее, я все тянул и тянул удовольствие. Она была такой хрупкой, что мне легко было перекидывать ее тельце с одной руки на другую, качать ее в своих объятиях и даже целовать ее нежный курчавый треугольничек, раздвигая языком ее набухшие половые губы, дразня ее легким прикосновением язычка к возбужденному клитору.
Она стонала, прося меня войти в нее, но я все равно не торопился, я ласкал пальцами ее анальное отверстие, отчего она взвивалась в моих руках и начинала протяжно подвывать. А я все преследовал ее своими ласками, не давай ей передыха, а потом вдруг, когда она уже истекала желанием, мягко нежно, сначала просто прикоснулся к ее треугольнику своим членом, а потом вплыл туда, скользя по обильной смазке, и утонул в ее глубине, я мял и тискал эту девочку, сколько хватало моих сил, упирался своим членом в упругие стенки ее влагалища, а она, казалось обезумевшая от наслаждения, что-то шептала по французски, стонала и вскрикивала и вдруг, сильно напрягшись, протяжно взвыла, и я почувствовала, как она расплылась обжигающим теплом на моем члене — и я понял, что она кончила. И вот тогда я повернул ее к себе задницей и, уже не обращая внимания на ее протесты и стоны, сделал то, что привык делать уже давно — я ворвался своим разгоряченным и казалось еще больше разбухшим членом в ее сладенькую задницу, и, сам уже застонав от немыслимой сладости, сжимая одной рукой ее груди, а другой продолжая ласкать ее клитор, кончил в нее с таким неистовством и восторгом, что она тоже задергалась со мной в едином экстазе, она кончила второй раз. Я долго лежал потом на ней, зная, что причиняю ей боль, но мне так нравилось чувствовать под собой ее измученной усладой тело, что лишь несколько минут спустя я застонал, отпустив ее, и она выскочила из моих объятия, повернув ко мне радостное возбужденное лицо, поцеловала меня в мои закрытые глаза и залилась, не знаю уж почему, счастливым смехом…