— Я?
— Знает она об отце?
Берден кивнул.
— Бедный ребенок. Чем она зарабатывает на жизнь?
— Она в некотором роде студентка.
— Студентка? Господи, я была одно время студенткой. — Ее начало трясти. Длинный столбик золы на ее сигарете обломился и рассыпался по розовым оборкам. Глядя вниз, она тщетно пыталась сбросить щелчками старые пятна и метки прожогов. Движения ее по неконтролируемости напоминали пляску святого Витта. Она завертелась вокруг него, ее ненависть и отчаяние обожгли его, как пламя. — Что вы пытаетесь сделать со мной? — закричала она. — Убирайтесь! Убирайтесь!
Когда он ушел, Лиз схватила рваную тряпку из кучи неглаженого белья и стала размахивать ею направо и налево. Какого черта он пришел сюда и опять все это разворошил? Может, выпивка помогла бы. Правда, на днях это не помогло… В любом случае в этом доме никогда не было спиртных напитков.
Газеты, старые письма и неоплаченные счета, пустые сигаретные пачки и пара старых рваных чулок вывалились, когда она открыла дверь буфета. Рождественская упаковочная бумага, игральные карты с загнутыми уголками. На одной вазе была дарственная надпись. Она вынула ее и обнаружила, что это вишневый бренди. Дядя подарил его матери на день рождения. Отвратительно сладкий вишневый бренди… Лиз уселась на корточки посреди разрухи и налила немного в грязный стакан. Через минуту она чувствовала себя намного лучше, достаточно хорошо, чтобы одеться и сделать что-нибудь из этой проклятой работы. Она как начала, так может и прикончить эту бутылку — просто удивительно, как немного надо для достижения цели, если начать на пустой желудок.
Горлышко бутылки дребезжало о край стакана. Лиз не обращала внимания на то, что рука дрожит, и не заметила, как из переполненного стакана жидкость полилась на розовые оборки.
Везде красное. Хорошее дело — увлекаться ведением домашнего хозяйства, подумала она. А потом посмотрела вниз на себя, на красное на бледно-розовом… Ее пальцы раздирали нейлон, пока не стали красными и липкими тоже. О боже, боже! Она, дрожа, растоптала это все, словно мерзкое и живое, и бросилась на диван.
…У тебя ничего такого не было, чтобы показать Тэсси. Она имела обыкновение волноваться в случае, если ты пачкалась, и однажды, когда мамочка закрылась с бабусей Розой и человеком, которого они называли Роджером, она поднялась с тобой наверх но лестнице познакомиться с тетушкой Рин и дядюшкой Бертом, и тетушка Рин заставила тебя надеть старый фартук поверх платья.
Дядюшка Берт и Роджер. Они являлись единственными мужчинами, которых ты знала, кроме папочки, который всегда был болен — «чувствовал недомогание», как называла это мамочка. Дядюшка Берт — грубый и большой, и однажды, когда ты тихо поднялась по лестнице, ты услышала, как он кричал на тетушку Рин, а потом ударил ее. Но он был добр к тебе и он называл тебя Лиззи. Роджер никогда тебя никак не называл. Да он вообще никогда не разговаривал с тобой, только смотрел так, будто ненавидит тебя.