Мария перевела дух, потерла виски краями ладоней. Этот наследственный жест был пределом нервности, которую допускала для себя мама.
– Не волнуйся, Маша, – сказала Таня. – Собираешься замуж – и молодец, и ладно.
– Но я хочу, чтобы ты поняла! Это ведь целая цепочка моих размышлений – я рано стала обо всем этом думать. Меня никогда не прельщали какие-то… я даже не знаю, как это назвать… Однозначные? Нет. Или одноразовые?.. Вот, я нашла! Меня не прельщали такие явления, которые эффектны, но непродолжительны. Которых не хватает на всю жизнь. Наверное, я говорю так непонятно, да?
– Почти понятно, – ответила Таня. – Не волнуйся только. Ну что ты вдруг передо мной оправдываться вздумала?
– Я пыталась рассчитать свою жизнь – так будет честно это назвать, – не отвечая сестре, продолжала Мария. – Да, именно. Я всегда знала про себя, что я не авантюрна, не нуждаюсь в добавленном адреналине – и что же это значит?
– И что же? – с интересом переспросила Таня.
– Это значит, что мне вполне можно подойти к своей жизни разумно. Да, рассчитать ее, все в ней рассчитать, и любовные отношения тоже – и что плохого в таком расчете? В конце концов, мои родители прожили счастливо, хотя в фундаменте их общей жизни был такой вот сердечный расчет. Он оправдался в их жизни, и почему же ему не оправдаться в моей? Так я думала.
– А теперь не думаешь?
– Теперь… Да, он всегда оправдывался прежде. Я не была опрометчива в отношениях с мужчинами, и мне было этого достаточно, и эти отношения складывались приятно. Думаю, не только для меня, но и для тех мужчин, с которыми я была.
– Еще бы! – хмыкнула Таня. – Ты же прелестная, Маша. Самое что ни на есть для тебя подходящее слово – прелестная. Прелесть человеческая у тебя в каждом слове, в каждом движении. Вот я в молодости была, как принято говорить, интересная. Нелька – красотка с сексапильной перчинкой, Мэрилин Монро вылитая. А ты – сама прелесть.
– Я уже не в молодости, – напомнила Мария. – Мне сорок три года. Но это неважно. Таня, я только теперь понимаю, как глубоко ошибалась! – с силой произнесла она. – Я ничего не знала о любви, ничего! И сравнивать себя с родителями мне было, конечно, невозможно. То, что я называла сердечным расчетом… Ведь у папы это было следствие горя, у мамы – понимание промысла Божьего. А я… Я просто не имела представления о настоящем счастье, вот и все!
– А теперь, значит, имеешь.
Марии показалось, что Таня вздохнула.
– С Геной – да. Он… У меня замирает сердце, когда я думаю о нем. Правда-правда, Таня! А ведь это очень важно – когда замирает сердце. Со мной просто никогда не было такого, потому я и не знала, как это важно. А теперь я это знаю. Мы уже уехали бы с ним в Париж, но… – Мария смущенно улыбнулась. Смущение сразу же выплеснулось на ее щеки алыми пятнами. – Понимаешь, до сих пор мы просто не могли заниматься ничем осмысленным. Вообще-то мне не составляет труда вести какие-то дела, не смотри, что я кажусь бестолковой, мне часто приходится заниматься делами русских людей, с которыми меня связывает работа и общение, а все это обычно немолодые люди, и я хожу для них в департамент или куда-то еще… Ах, я неровно говорю, Таня! Но неважно. Так вот, мы с Геной давно уже пошли бы в мэрию – или куда надо пойти в Москве? – заключили бы брак и уехали. Но каждое утро я просыпаюсь с таким ощущением счастья, с таким безмерным, и вижу по его лицу, что для него это тоже так, а потом мы… И вот мы уже не можем себе представить, как стали бы заниматься делами, документами, тратить весь день на посторонних людей.