— Мой благородный друг Публий Клавдий и его любезная сестра были так добры, что предоставили мне приют на время моего визита в Рим — столицу мира.
— Уверяю тебя: ты попал в самые лучшие руки.
В его взгляде на Клавдию мне почудилось нечто большее, чем обыкновенное восхищение.
— Я тоже так думаю, — сказал он. — Клавдия — самая замечательная женщина из всех, с кем я был знаком.
Клавдия улыбнулась в ответ на этот комплимент, и у нее на щеке, рядом с уголками губ, образовались маленькие ямочки.
— Мы с царевичем Тиграном обнаружили, что оба питаем любовь к греческим лирикам.
— Представляете, она знает всю Сафо на память, — восхищенно воскликнул Тигран.
— О, еще бы. Клавдия известна как дама, обладающая всеми возможными совершенствами, — заверил его я.
Я понимал, что для него это было сродни откровению, ибо среди римлянок благородного происхождения совсем недавно вошло в моду приобщаться к образованию. Восточные же женщины были лишены этой возможности и, даже если были умны, тщательно скрывали этот факт.
— Ты путешествуешь ради удовольствия? — спросил я, заранее зная, что это не так.
— О, разумеется. Поездка в Рим — для меня величайшее удовольствие. Я сохраню ее в памяти как драгоценнейшее сокровище. Однако помимо всего прочего, мне хотелось бы обсудить с вашими выдающимися консулами кое-что касающееся одного нашего соседа, который доставляет нам беспокойство на северо-западе.
Ясно, речь могла идти только о грозном Митридате, хотя его имя лишь подразумевалось, но не было произнесено вслух.
— Насколько я понимаю, — сказали, — вскоре он перестанет вас беспокоить. Из последних новостей мне стало известно, что генерал Лукулл обратил его в бегство.
В этот миг меня осенила одна мысль, и, обернувшись к Клавдии, я спросил:
— Если не ошибаюсь, твоя сестра замужем за Лукуллом?
— Да, верно, — подтвердила та. — Лукулл обещал Публию место в штабе, когда мой брат присоединится к нему в походе на Восток.
— О, значит, Публий собирается взяться за общественную деятельность? — изумился я.
Уже одна мысль о том, что Публий Клавдий может получить военную власть, заставляла опасаться за судьбу Рима. Единственное разумное объяснение, которое пришло мне в голову, заключалось в том, что рисковать своей аристократической шкурой в военной кампании он собирался только затем, чтобы впоследствии получить гражданскую должность.
— У нас в роду все мужчины откликаются на зов долга перед государством и обществом, — ответила Клавдия.
— Это мы еще поглядим, — задумчиво произнес я. — Года два на Востоке, и Публий как раз достигнет того возраста и опыта, когда можно будет претендовать на должность квестора. Разве не так?