– Надевают, что ли? – удивился Илья.
Мы посмотрели друг на друга и покатились от смеха. Я перевела взгляд на Геру и увидела, что у него седые волосы. Все, до единого волоска. Он улыбнулся мне губами, а не глазами. Я взяла его руку под столом и сжала. У него была теплая рука, и на запястье билась тонкая жилка. Он пожал в ответ мой большой палец.
Илья съел два пирожных «Наполеон», я одно, Гера ни одного. Он ушел почти сразу же. Илья проводил его взглядом.
– Я твоему папахену не понравился. Факт.
– Гера мне не отец.
– А кто? – Илья перестал есть. – Брат?
– Двери лица моего, – пояснила я.
– Можно без метафор! Я от них тупею!
Ямочки Ильи на глазах наливались темнотой. Они проявились совсем близко, у губ. И родились не от улыбки, а от желваков. Два темных наконечника для стрел. Как я раньше не заметила эту разницу?
– Он мой дядя. Сводный брат матери, – неохотно сказала я.
Мне казалось, каждым словом я предаю Геру. Моих слов было больше чем трижды. В два раза.
– А родители?
– Нет, – я ликвидировала родителей одним словом. Сразу же и без раскаяния. Они меня забыли. Зачем мне помнить о них? Забвение – это погребение заживо. Вот и все.
– Ты сирота? – Илья поднял брови.
Он сказал это так, словно в жизни ему не приходилось встречаться с подобным. Кто из нас был шаром-инопланетянином?
– Нет! – разозлилась я. – У меня есть Гера!
– И давно он у тебя есть? – Илья отвернулся к окну.
За ним горели красным солнцем листья дуба, только их нижняя сторона уже окрасилась черным.
– Давно. При чем здесь это?
– Выходит, он воспитал тебя сумасшедшей?
Он воткнул черные наконечники стрел в мои глаза.
– Вали отсюда, – сказала я и вдруг закричала: – Слышишь! Вали!
Илья ушел, хлопнув дверью. Я легла в своей комнате на кровать и стала смотреть на потолок. В квартирах солнце никогда не красит потолок в красный цвет. Он сначала светящийся белый, потом золотистый, потом серый, потом почти черный. Красного не бывает. Никогда. Стены бывают, а потолок нет. Мы с Герой давно содрали с наших окон бархатные портьеры. Я повесила белые шторы из органзы. Без узоров. Поэтому в наших комнатах всегда так, как на открытом воздухе. Я решила содрать бархатные портьеры в остальных двух комнатах. Завтра же. Пусть во всем нашем доме будет так же, как за пределом прямоугольного мира.
Зазвонил мобильник, я взяла трубку.
– Я снова наговорил тебе кучу дерьма.
Я молчала, глядя на стремительно сереющий потолок.
– Я так не думаю, – сказал он. – Правда.
– Мне все равно, – вяло ответила я.
В моей комнате было тихо, а в телефонной трубке я слышала звуки сумасшедшего города. Навязчивую какофонию механических сигналов, гудков, визга колес, радио, шуршания покрышек по асфальту. Всего того, что мешает думать.