В последнее время я все время думаю о секретной душе вещей. Она манит меня своей противоположностью. Нитроглицерин понижает сопротивление артерий сердца при стенокардии, а еще применяется для производства взрывчатых веществ и бездымных порохов. Если его положить под язык, он вылечит сердце, если встряхнуть бутыль с нитроглицерином, он понизит сопротивление до смерти. Нитроглицерин – хороший парень, если, конечно, его приручить. Этого не было на лекции по терапии, просто я об этом подумала. Получается, у вещей есть двоякая тайна, но она чаще молчит. Разгадать тайну нитроглицерина можно, только содрогнувшись от взрыва. Но вспомнить уже нельзя.
Из учебного корпуса, галдя, высыпали мои одногруппники.
– Старосельцев, ты с нами? – закричала Терентьева.
– С собой, – хохотнул Старосельцев.
Все пошли по домам, я загляделась на крышу учебного корпуса. Она подоткнула снежное одеяло под бок и затихла под горелкой холодного солнца. Всем зябко и знобко, у зимнего солнца довольный вид. Оно растолкало белые облака и висит в синем небе развеселым елочным шаром. Я посмотрела солнцу в глаза, оно расплылось в самодовольной улыбке.
– Вредина! – сказала я и получила удар по макушке. Солнечный взрыв рассыпался снежными конфетти и засыпал глаза. Я проморгалась, из снежных конфетти выплыло лицо Старосельцева.
– Ты что, в детском саду? – возмутилась я, стащила шапку и стряхнула с нее снег. – Снежки вымерли еще в третьем классе.
– Третьем классе детского сада? – Старосельцев поднял брови, его зеленые глаза насмешливо прищурились. – Что у тебя за сад был, Лопухина? С магистратурой?
– С докторантурой, – буркнула я, счищая снег с пальто.
– Понятненько. Куда идешь?
– Домой.
– Хочешь прогуляться по проспекту с кастрюлькой?
– Зачем?
– Пофлэшмобить. – Старосельцев вытащил из пакета старую кастрюлю.
– Я что, ненормальная?
Кастрюля упала в пакет. Я развернулась и направилась к остановке.
– Не знаю, – Старосельцев пошел за мной. – Но лучше быть ненормальным, чем утварью.
– Какой еще утварью? – я раздражилась и убыстрила шаг.
– У испанских Габсбургов были карлики, – Старосельцев тащился за мной как привязанный. – Они числились дворцовой утварью, как домашние животные. Уродцев заводят как утварь, чтобы чувствовать свое превосходство.
– Ну и что с того?
– А ты сама себя спроси, – засмеялся Старосельцев. – Что лучше, пользоваться свободой шута или быть занудной утварью, занесенной в реестр?
– Все мобберы – шуты, – не поняла я.
– В том-то и дело. Как говорил великий Шар, вино свободы киснет, если его не пить. Пара глотков не помешает. Пойдем?