– Он шурупит лучше нас, – прошептал Зиновьев. – Что он тут делает?
– Карательная психиатрия, – сделал глаза Старосельцев.
– Ну-с, коллеги? Каково ваше заключение?
Мы промолчали. Филимонов улыбнулся и ушел в сопровождении санитара. В этой больнице все улыбались сами себе.
– Инволюционная паранойя. Он убил жену из ревности, потом наложил на себя руки, – засмеялся Эдуард Алексеевич.
Эдуард Алексеевич мог смеяться вполне, ему это было не внове.
– Правильно сделал! – громко сказала Рыбакова.
Парни расхохотались, Рыбакова покраснела до корней волос и отвела взгляд в окно. Она любила Старосельцева еще с первого курса. Он ее тоже любил, но только на первом курсе. После любил других. То одну, то другую. Старосельцев в институте шел за бабника. Потому он тасовал девиц и свои искренние чувства к ним, как колоду карт, Зиновьев питался его объедками, как гриф.
– Что правильно? – спросил Эдуард Алексеевич. – Первое или второе? Или все вместе?
– Первое, – ответила Терентьева, подруга Рыбаковой.
– Второе! – хохотал Старосельцев.
Мне вдруг стало противно. Внутри колобродила какая-то муть. Мерзкая пакость. Неясное ощущение прошлого в настоящем. В клетке психиатрической больницы.
Я вышла на улицу и взглянула на небо. Хмурые снеговые тучи нависли над городом еще ниже, запеленав улицы в свой серый саван. Промозглый холод пробирал до самых костей.
Я медленно шла, волоча по земле сумку на длинном ремне. Мне было тревожно. Не пойму, от чего. Я развернулась, чтобы перейти улицу, и мой взгляд наткнулся на Корицу. Он шагал за мной, заложив руки в карманы, и смотрел так же, как больной, не знающий, где его половина. Я остановилась и стала ждать, хотя стоило бежать без оглядки. Ждать страшнее, чем убегать.
– Зачем тебе это было надо? – спросил он меня.
Он смотрел мне в лицо и ничего уже не искал. Я молчала, не зная, что ответить.
– Ты же была уже с этим. Поршанутым. Зачем тебе нужен был я?
– Прости.
– Мне ни тепло, ни холодно от твоего «прости».
Мы молчали и молчали. Целую вечность. Мне нечего было сказать. Я хотела уйти как можно быстрее. Как можно дальше. Мне до жути не хотелось оставаться с больным, не знающим, где его половина.
– Я тебя любил, а теперь хочу, чтобы тебя не было. Никогда! Слышишь!
Он требовал, чтобы меня никогда не было, словами моей бабушки. В тот день, когда я от нечего делать напомнила ей, что мой дядя убийца.
– Слышу, – беззвучно ответила я, но он не услышал.
Он развернулся и пошел назад. Покорно. Ссутулив свою больную душу.
Я посмотрела на хмурое небо.
– Отдай ему его половину, – попросила я как металлическая кукушка. Беззвучно.