– Как все? – не поверила я.
– Люди мечтают о такой любви, – невпопад ответил Гера. – Везет единицам.
– Иди, – сказала я.
Он обнял меня, я заслушалась музыкой его сердца. Лучше бы он остался.
– Глупая ты. Ничего не понимаешь. Жизнь еще только начинается.
Я поправила ему шарф.
– Вечно у тебя горло открыто.
Он легонько щелкнул меня по носу, я улыбнулась отражением его глаз.
Гера ушел, я посмотрела на попугаев, летающих в облаке утреннего солнечного света, и подумала: «Здорово, что они летают. Клетка ведь такая тесная, а они летают. Жизнь продолжается».
Мы сачканули с лекций и пошли в кафешку. Там всегда были вкусные блины. На любой вкус. Дешево и сердито. Студенту в самый раз.
– Тяпнем шампанского? – предложил Старосельцев.
– С чего это? – напряглась Рыбакова.
– Ни с чего. Хочется шампусика хлебнуть.
Мы пили шампанское, мой взгляд остановился на Рыбаковой. Она смотрела на Старосельцева, и в ее глазах стояла такая тоска, что хотелось плакать. Старосельцев был ничей, а Рыбакова на что-то надеялась и надеялась. Бесконечно. Четыре года. Одно и то же время, растянутое и сжатое в бесконечном потоке вселенского времени. Для него – одна секунда, для нее – целая жизнь. Жизнь продолжалась со своими жертвами и победителями времени. Меня раздражали победители. До мути в душе.
– Старосельцев, – прищурившись, спросила я, – ты вообще кого-нибудь любишь?
– Люблю, – Старосельцев залпом допил шампанское.
– Кого? – процедила я. – Себя?
– Нет. Тебя, – неожиданно ответил он. – А что?
– Не знала? – заржал Зиновьев. – Это, милка моя, тайна только для тебя.
Рыбакова сидела, опустив голову. По ее лицу текли слезы.
– Ты тупая или прикидываешься? – жестко спросила Терентьева.
– Я не знала, – потерянно сказала я. Не веря.
– Значит, тупая! – заржал Зиновьев. – Четыре года тупит! Зашибись!
– Дьявол в тебе сидит! – Терентьева смотрела на меня, как на врага. – Сидит, ноги свесил!
– Зачем ты ей сдался, Старосельцев? – согласилась Яковлева. – У нее чувак на «Порше».
– Да! – расхохоталась я.
В жизни, оказывается, все были в проигрыше. Не только я.
– Что ты ржешь, мой конь ретивый? – с ненавистью спросил Старосельцев. – Весело?
– Нет! Не весело! У меня нет чувака на «Порше»! – хохотала я, а по моему лицу текли слезы. Совсем как у Рыбаковой.
Мы допили шампанское и разошлись. Почти как с поминок.
– Жизнь продолжается, – сказала я себе, глядя на небо.
Морозный ветер потрепал мне волосы, выбившиеся из-под шапки. А я не знала, что это значило.
Я вышла на балкон. Перед моим носом висела сосулька. Трезубец. Нептуний знак в воздухе, а не в воде. Я отломила от него маленький отросток, чтобы не портил образ трезубца. Засунула в рот и укусила. Рудиментарный отросток трезубца захрустел на моих зубах, ломя их холодом и тут же тая. Он сдавался почти без боя.